«Наверное, десятиклассники плохо написали сочинения, Таня поставила много двоек и теперь убивается», — решил Василий, знавший, что двойки всегда действовали на нее удручающе, и он порой посмеивался: «Необъяснимый парадокс, Танюша, сама двойки ставишь и сама переживаешь. Не ставь их, и настроение будет лучше…»
— Ну вот, теперь можно начинать наши дипломатические переговоры, — пошутил он, силясь шуткой вызвать улыбку на ее лице.
Вместо ответа она сунула ему в руку измятый клочок бумаги. — Что это?
— Прочтешь, узнаешь, — угрюмо обронила она. — Только не читай вслух.
«Дорогая Татьяна Семеновна, — читал Василий, — вы ослеплены доктором Донцовым и ничего не видите, ничего не знаете. Мы должны вам открыть глаза и сказать жестокую правду. Каждый раз после свидания с вами этот бессовестный доктор уходит ночевать к продавщице…».
Он скомкал в кулаке бумажку, даже не дочитав ее до конца, Василий был не в силах поднять глаза и взглянуть на Татьяну. Веки вдруг стали тяжелыми, точно глыбы свинца. Он чувствовал, как горячая краска стыда обожгла, ударила в лицо. Сердце на мгновение замерло в груди, спазма перехватила дыхание.
И снова въедливо хохотнул внутри знакомый Василию голос:
«Ты хвалился когда-то во всем сознаться… Ну, что ж, теперь есть возможность — признавайся, Татьяна ждет…».
«Нет, нет, что угодно, только не это, только не это». — с болью твердил в мыслях Василий.
Татьяна вскинула на плечи лопату и пошла вдоль улицы. Василий догнал ее и сдавленным шепотом спросил:
— Ты веришь?
Она молча ускорила шаги.
По каким-то делам Василий Сергеевич уехал в Заречное, и Иринка решила, наконец, осуществить свой давно задуманный план. Она пробралась в комнату квартиранта, отыскала на этажерке объемистый том Пирогова «Севастопольские письма и воспоминания» и, бережно завернув книгу в газету, отправилась в школу. Встретив Юрия, она отвела его в сторону и заговорщическим шепотком стала упрашивать, чтобы тот срисовал из книги портрет знаменитого хирурга (о том, что Пирогов знаменитый хирург, она знала из недавно увиденного кинофильма).
— Да зачем он тебе? — удивленно пожимал плечами юноша.
— Раз прошу, значит нужно, — уклонилась от прямого ответа Иринка и, чтобы поскорее добиться согласия, с нарочитым равнодушием добавила: — Если не хочешь, я обращусь к кому-нибудь другому.
— Что за вопрос. Конечно, нарисую.
— Только учти, портрет нужен сегодня.
— Постараюсь. Это мне ничего не стоит, — прихвастнул Юрий, радуясь возможности угодить девушке.
В тот же вечер Иринка стояла посреди комнаты Василия Сергеевича с портретом в руках, не зная, куда прикрепить его. Ей хотелось, чтобы портрет висел на самом видном месте, чтобы Василий Сергеевич сразу заметил этот маленький подарок.
— Иринушка, да сколько тебя можно звать! — раздался недовольный голос бабушки. Приоткрыв дверь, она заглянула в комнату, с досадой продолжая: — Что ты тут делаешь? Ужин остынет.
— Подождем Василия Сергеевича.
— А может, не приедет он сегодня.
— Приедет, бабушка, обязательно приедет, — с уверенностью заявила девушка, и ее глаза в ту минуту как бы говорили: разве он может не приехать, если его так ждут…
— До ночи ждать будешь, что ли?
Иринке хотелось сказать, что она готова ждать хоть до самого утра, но промолчала.
— Ну прямо, как маленькие, друг без друга за стол не сядут, — ворчала Ивановна, а сама любила, когда за стол садились все вместе.
Василий Сергеевич в тот вечер не приехал. На следующее утро Иринке не хотелось одной бежать к реке умываться, но, чтобы бабушка не подумала ничего плохого, она быстро вскочила с постели, набросила халат, взяла полотенце, мыло, зубную щетку и медленно поплелась к реке.
Иринка остановилась, подумала немножко, а потом, улыбнувшись, проговорила:
— Догоняйте, Василий Сергеевич, — и бросилась бежать по утоптанной тропинке. Ей чудилось, будто он бежит вслед, она даже явственно слышала его голос…
Река была какой-то неприветливой, грустной. Позванивали пожелтевшей листвою прибрежные кусты, а прежде они ласково шумели.
Вода оказалась холодной, как лед. Василий Сергеевич уверял, что именно такая вода хорошо укрепляет нервы…
На уроке Иринка задумчиво сидела за партой и не слышала голоса Татьяны Семеновны, которая что-то рассказывала. Мысли путались, тревожило какое-то предчувствие — а вдруг с Василием Сергеевичем что случилось… Машинально она выводила на чистом листе две буквы В и С… И вдруг ей вспомнились пушкинские строки из «Евгения Онегина»: