Сельский врач

«Ничего не скажешь — гордячок… И поучиться хочется и к фельдшеру обращаться вроде не с руки… Ну да ничего, мы народ не гордый, хочешь учиться, так учись, главное, чтобы на пользу шло».

На амбулаторных приемах в присутствии главврача Корней Лукич старался поподробней опрашивать больных и, как бы между прочим, вводить горделивого доктора в курс хлопотной сельской медицины.

Борис Михайлович быстро схватывал все нужное для сельского врача и через каких-нибудь полгода уже не нуждался в объяснениях старика-фельдшера.

— Ну что ж, очень хорошо, — не раз говорил себе Корней Лукич.

А когда Лапин однажды попытался вмешаться в поведение старого фельдшера, дескать, не вы хозяин больницы, Корней Лукич строго предупредил:

— Здесь вся моя жизнь… Здесь все мне дорого…

Но сейчас Борис Михайлович вел себя по-другому. Поблескивая золотым зубом, он улыбался старику-фельдшеру и дружески говорил:

— Если что серьезное у Григорьевых, мы потом вместе посмотрим, посоветуемся. Да я верю: совет вам не нужен…

…Сегодня Василий выписывал из больницы эмтээсовского слесаря и ему нужно было оформить больничный лист, а печать находилась у главврача (тот никому не доверял ее).

Лапин придирчиво проверял правильность заполнения больничного листа, он даже на свет разглядывал его, будто искал какой-то подлог, но лист был заполнен четко и правильно, и это обозлило Бориса Михайловича. Вообще с некоторых пор его стала бесить аккуратность хирурга: придраться не к чему, а придираться хотелось. С каким удовольствием, например, он вернул бы сейчас больничный лист Донцову — дескать, перепиши, переделай…

Он пришлепнул печать и как бы между прочим сказал:

— Ну что, в писатели полез, доктор Донцов, промышлять фельетончиками начал.

— Силы попробовал, — в тон ему ответил Василий.

— На мелочи расходуешь свои силы, по воробьям из пушки стреляешь.

— Если воробьи вредят, можно пушечного выстрела не пожалеть, порох потом окупится.

— Уж не думаешь ли ты, что совершил героический подвиг, написав статейку в газету, — въедливо продолжал Борис Михайлович.

— Представь себе — не думаю, я выполнил долг врача, и только.

— Долг врача? Интересно, очень даже интересно… А мне, по наивности, казалось, что долг врача — лечить.

— Одно другому не мешает. Между прочим, ты мог бы опередить меня и раньше пресечь незавидную деятельность Бродского. Но по какой-то непонятной причине ты этого не сделал.

— Не кляузник я — вот причина!

— А меня ты, значит, считаешь кляузником? — Василий достал папиросу, нервно помял ее пальцами, папироса лопнула, и табак высыпался на ковровую дорожку. Василий почувствовал себя незаслуженно оскорбленным и не мог удержаться, чтобы сгоряча не сказать сейчас: — Я не продаю врачебную совесть за курочек и не в пример тебе, доктор Лапин, дорожу, как святыней, дипломом врача.

— Тише на поворотах, споткнешься! — каким-то повизгивающим фальцетом крикнул Борис Михайлович. Глаза его сразу потемнели, толстая шея и полные щеки налились кровью (казалось, прикоснись головкой спички к его багровой щеке, и спичка тут же вспыхнет). Даже рыжеватый ежик волос и тот грозно щетинился, точно был готов защищать голову хозяина. Вскипев, Борис Михайлович уже не мог остановиться, и то, что копилось все это время по каплям, теперь забурлило в нем, заклокотало.

— Ты ответишь партийному бюро за клевету! — не унимался Борис Михайлович, а потом выразил свое сокровенное: — Как видно, Донцов, нам с тобой не сработаться. Советую съездить к Моргуну и попроситься в другое место!

— С какой стати? — удивился Василий. — Мне здесь нравится, здесь и буду работать!

— Нет, не будешь!

Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, если бы в кабинет не вошла с рецептами старшая сестра. Взглянув на врачей, она сразу поняла, что между ними пробежала черная кошка.

«И чего не хватает людям, и когда они только утихомирятся», — с грустью подумала Клавдия Николаевна, кладя на стол тетрадь с рецептами.

Как только Василий вышел из кабинета, Борис Михайлович процедил сквозь зубы:

— Тоже мне, дева непорочная. Видали такого? — обратился он к старшей сестре.

— Да уж вижу, зря вы придираетесь к Василию Сергеевичу. Ну, работает человек, и пусть себе работает, другого такого хирурга не скоро найдешь.

— Помолчите, Луговская! В ваших речах никто не нуждается, — грубо оборвал ее Борис Михайлович и уткнулся в рецепты. — Ага, опять напутали! — обрадовался он. — Все рецепты переписать!

— Зачем же все? В одном только ошиблась.

— Сказано переписать — переписывайте!

— Да что вы, Борис Михайлович, кричите. Переписать рецепты — перепишу, а кричать на себя не позволю, так и знайте!