Я бродила по залитым дневным светом залам, где были выставлены картины Эллсуорта Келли, Шерри Самбы, Герхарда Рихтера и Роберта Раймана. Бесконечные воздушные поцелуи и постоянная болтовня мешали все как следует осмыслить. Потом я посмотрела восемнадцатиминутный фильм «Грейвс-Энд», частично снятый в колтановых рудниках Конго обладателем британской премии Тёрнера Стивом Маккуином, и задержалась на одиннадцатиминутной видеоинсталляции – этаком представлении театра теней о сексе и рабстве, созданном американкой Карой Уокер. Длинное название видеоинсталляции, цитата из романа Ральфа Эллисона «Невидимка», включало строку,
Посмотрев инсталляцию под названием «Материал для фильма» двадцатисемилетней палестинской художницы Эмили Ясир, я случайно натолкнулась на самого Сторра. Высокий, красивый, в бежевом пиджаке, летней шляпе и в очках, декан Йельского университета и нынешний куратор Венецианской биеннале выглядел так, словно собрался на сафари. Он показался мне усталым и даже несчастным. «Превратности именно этой биеннале, закулисная политика и все такое прочее чрезмерны, – объяснил он. – Можно без всякого преувеличения сказать, что я едва дожил до этого дня».
Несколько месяцев назад я брала интервью у Сторра за обедом в «Ле Каприс» в Лондоне, тогда он еще не был таким замученным. Состоявшийся живописец и хороший писатель, он терпеливо отвечал на самые простые вопросы вроде «Чем занимается куратор?». «Кураторы обращают ваше внимание на вещи, которые иначе выпали бы из поля зрения. Более того, они стараются сделать так, чтобы у вас осталось яркое впечатление». До биеннале Сторр снискал известность своими превосходными монографиями и великолепными персональными выставками, которые он курировал, работая в МоМА. Я спросила его:
– В чем секрет хорошей групповой выставки?
– Это не экспозиция, состоящая из одних только шедевров – например, сорока лучших произведений, – ответил он. – Ваша задача – создать своего рода фактуру из различных произведений искусства таким образом, чтобы на этом фоне каждая работа приобрела бы бо́льшую значимость.
Когда я спросила, должны ли биеннале отражать дух времени, Сторр нахмурился:
– Я трудолюбивый, пятидесятисемилетний, честный американец англосаксонского происхождения. Я не склонен заглядывать в будущее. Я не делаю вид, что «обладаю особым знанием». Я просто стараюсь не останавливаться, сотрудничать с художниками, которые достигли вершины мастерства, независимо от того, достигли они вершины славы или нет.
Сторра больше интересует то, что он называет «настоящим временем», и он привел слова модерниста Эзры Паунда, на протяжении многих лет жившего в Венеции: «Классика – это новости, которые не устаревают. Великим является то произведение, которое не утрачивает своей цен ности. Оно говорит: „Я существую в настоящем времени, хотя и было создано пять или пятьдесят лет назад“».
Еще не вполне свыкнувшись с возложенной на него миссией «устроителя» биеннале, Сторр сказал мне, что, по его мнению, роль куратора обычно переоценивается. «Куратор, действующий правильно и разумно, – почетная и необходимая миссия, – объяснил он. – Но куратор-звезда, куратор-антрепренер или импресарио никому не нужен. – Помолчав, Сторр добавил: – Моя забота – привлечь внимание зрителей к произведениям ста и одного художника, участвующих в выставке». Тем не менее он был не слишком полон оптимизма: «Думаю, встряска необходима всем. Это реальность мира искусства и один из его законов: людей время от времени необходимо ставить на место».
Работа в оргкомитете Венецианской биеннале – чаша с ядом. Это желанная работа для кураторов, которые не прекратили заниматься организацией выставок, сделавшись директорами музеев; однако такие избранники, как правило, подвергаются жесткой критике и до, и во время, и после биеннале. Кураторы охотно рассуждают о сотрудничестве, но, несмотря на совместную работу по проведению выставок, между ними возникает не менее жесткое соперничество, чем, скажем, между коллекционерами в аукционном зале. Порой кураторы создают и весьма агрессивные альянсы.