Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра

– Если вы назначаете лечение по формальному признаку, ставите пациента на самообслуживание, не надо ждать, что он придет и скажет: «Доктор, все голоса я выдумал, чтобы избежать уголовной ответственности, на самом деле их нет, а я осознал, как нехорошо притворяться больным, и больше никогда так не буду». Он это знает, вы это знаете. И этого более чем достаточно. Если такой пациент говорит, что лечения ему хватит, то это означает, что лечения ему хватит, и не надо лезть к нему в душу в поисках признания и раскаяния. Это позволит человеку сохранить лицо. Он сыграл в игру. Мы сыграли в игру. И разошлись как в море корабли. Человек может простить все, кроме утраченного достоинства. Помогите ему его сохранить.

Хотя у меня был случай, когда я помог одному человечку косить.

Наши с ним отношения длились больше года. Он пытался симулировать все: от слабоумия с нарушениями поведения до эпиприпадков и «голосов». Он несколько месяцев терпел чудовищные дозировки нейролептиков, но продолжал настаивать на своем. Он был похож на бледную тень и мог передвигаться только держась рукой за стену. Его стойкость ставила меня в тупик и восхищала. У него было достоинство, которое невозможно даже задеть. И сдался я. Я отменил ему все медикаменты и, когда он немного пришел в себя, вызвал для разговора. Выгнал из кабинета всех свидетелей и признал, что он победил. Единственное, что я могу сделать, сказал я ему, – научить, как изображать болезнь. Он ничего мне не ответил, только кивнул.

На протяжении примерно недели перед тем, как он уехал на экспертизу, я объяснял ему теорию и показывал на примере других пациентов отделения, как выглядит клиническая депрессия. И у нас с ним получилось. Почти. Экспертиза не смогла разобраться в вопросе его вменяемости, но признала временно невменяемым и нуждающимся в лечении на ближайшие полгода. С последующим проведением повторной экспертизы.

Значит, видимо, в очень редких случаях косить можно.

Педофилы

Неоднозначная вещь и вечная головная боль – это «табуированные» статьи. Статьи за преступления на сексуальной почве. Проблемы с ними начинаются с самого прибытия подозреваемых в таких преступлениях в изолятор. Они всегда неоднозначны, и во избежание потенциальных конфликтов и режим, и опера стараются их сбросить на мое отделение. Под любым предлогом. Мне же они тоже ни за чем не нужны, особенно когда их много.

Проблема вот в чем. От ментов они приезжают уже «накачанные». Менты очень любят стращать их историями, как над ними будут издеваться в изоляторе. А реальность в том, что они никому не сдались и никто издеваться не собирается. Но они уже сами себя так накрутили, что боятся собственной тени, и основной риск с ними – это членовредительство и суициды.

Почему-то большинство людей, которые проходят по этим статьям, имеют слабую, мягкую, подверженную внешнему влиянию психику, а еще они капризны и истеричны. Не все. Но очень многие. И со временем, даже если опера подобрали им спокойную камеру, где их никто и пальцем не трогает и даже, наоборот, все относятся к ним с пониманием и стараются помочь, они все равно продолжают накручивать себя, и тут уже приходится забирать их к себе или после их слез, соплей и уговоров, или после неуклюжих попыток членовредительства.

Обычно им нужно от нескольких недель до нескольких месяцев, чтобы освоиться в новых условиях и перестать нуждаться в опеке. Но бывали и случаи, когда их было реально опасно выписывать с психиатрического отделения на режимный корпус. В основном это касалось тех, в чьих деяниях фигурировали совсем маленькие дети, скажем до девяти лет. С теми, у кого были подростки, немного попроще.

Персонажи, совершающие преступления против личности, особенно на сексуальной почве, всегда выделяются из общей массы заключенных. У меня был один санитар, неглупый парень. Закончил мореходное училище. Так вот, когда я его спрашивал, что он думает о том или ином арестанте с «табуированной» статьей, то у него был единственный критерий. Он мог сказать: «Да, похоже на подставу» или «Не, статья его. Сладенький он». Я не буду развивать эту мысль, его мнение имело больше чувственное обоснование, нежели критическое. Но он, похоже, всегда оказывался прав. И со временем я научился видеть те признаки, которые он тоже видел, но не мог объяснить словами.

Обычно люди, которых закрыли по подозрению в сексуальном преступлении, нехотя говорят о содеянном. И дело здесь не столько в нарушении закона, сколько в понимании аморальности содеянного. С такими приходилось общаться без свидетелей. Один на один.

Я не следователь и не судья. У меня никогда не было цели детально восстановить картину преступления. Мне было важно понять, действительно ли человек совершал то, в чем его обвиняют, так как нередко такие тяжелые статьи используются в своих целях сотрудниками (к примеру, для поднятия раскрываемости) или родственниками (к примеру, для решения жилищного вопроса). В реалиях нашей страны, увы, такие манипуляции не редкость.