Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра

Приведенный выше пример достаточно редкий по своей жестокости. В большинстве случаев речь идет о насильниках, растлителях малолетних и других товарищах, обвиняемых в преступлениях против личности, которые плохо укладываются в рамки общечеловеческих моральных норм. Я всегда старался создать для них нормальную среду, где их не будут ежеминутно тыкать носом в их же проступки. Хватит с них и демонов, которые пожирают их изнутри. А эти демоны всегда просыпаются. У кого-то раньше, у кого-то позже, но от них не удается спрятаться почти никому. Я имел возможность дать им, хотя бы на какое-то время, иллюзию спокойной жизни.

Впрочем, к нам стремились и вполне нормальные люди. Межличностные конфликты не всегда носят открытый и понятный характер. И далеко не всегда их причины можно и нужно объяснять третьим лицам. При пребывании круглые сутки в маленьком коллективе конфликты практически неизбежны. «Вставать на лыжи», «ломиться из хаты» – затея так себе. В каждой следующей хате придется объяснять, почему «съехал». Да и велика вероятность того, что вдогонку прилетит «малява», в которой будет изложена или не совсем та версия, или вовсе выгодная только другой стороне.

А выйти из хаты надо, иначе могут быть очень разные последствия. Вот в таких случаях человек и начинает «играть дурака». Тут, в зависимости от ситуации, у меня было два пути. Простой – я сам шел к операм, объяснял им суть происходящего с тем или иным пассажиром, и мы (вернее, они) решали проблему своими силами. И сложный: я забирал несчастного к себе. Обычно, если человек не совсем идиот, на следующий день у нас бывал достаточно откровенный разговор. Он мне объяснял свою ситуацию, и мы договаривались – сколько ему времени надо, чтобы разрулить проблемы. Неделя, две, реже – три.

Им я практически не назначал фармакологическую терапию или же обходился коррекцией сна и эмоционального состояния. Описанная схема справедлива и для явных (или скрытых) столкновений с администрацией учреждения и органами следствия, которые, естественно, имели рычаги воздействия на заключенных. Такие люди были всегда, они являлись частью отделения и его быта. Повторюсь. Если человек был в адеквате и отдавал себе отчет в своих действиях, то есть являлся условно здоровым, то с ним всегда «заключался договор». Для меня они были не менее важны, чем я для них, ведь они могли выполнять (и выполняли) несколько очень значимых функций.

А именно. Помощь в уходе за тяжелыми пациентами. Например, за алкоголиком или опиатным наркоманом, который находится в состоянии глубокой абстиненции и толком не может сам ни поесть, ни даже встать с кровати. По сути, это роль нянечки, сиделки. Но когда эту роль выполняет человек, который знает, зачем и почему он это делает, то велик шанс быстрее и лучше выходить больного. Следующий вариант – это суицидники, за которыми нужно круглосуточное наблюдение. В этом случае от человека требовалось «схватить за руку в ответственный момент». Кроме того, он ежедневно докладывал мне о своем подопечном, что очень и очень помогало в терапии таких пациентов.

Те же, кто был более опытен и неглуп, выполняли роль своеобразных «психотерапевтов». Чаще всего это были рецидивисты с достаточным тюремным и лагерным опытом, которые потихоньку, изо дня в день помогали мне справиться с лечением пациентов, попавших на отделение в связи с различными острыми реакциями. Такая «внутрикамерная» работа на самом деле куда эффективнее той фармакотерапии, которую я назначал, или изложения особенностей тюремной жизни в моем исполнении. К другому зеку доверия всегда больше, чем к сотруднику. Даже к врачу.

Но были и люди, которые попадали на отделение против своей воли. Вернее, так. Формально у нас все подписывали «добровольное информированное согласие на лечение в психиатрическом стационаре». По закону это согласие должно быть подписано пациентом в течение 72 часов с момента поступления. За семь лет своей работы я не подделал ни одной подписи на таком согласии. Все и всегда подписывают. Естественно, для получения этой подписи в ход шли уговоры, манипуляции, обещания, реже – угрозы. Но по факту не все и не всегда оказывались у нас добровольно.

Обычно это были ситуации, в которых администрация учреждения не справлялась законными или околозаконными методами. Точнее, если ситуация не имеет никакой огласки (в контролирующих органах, общественных наблюдательных комиссиях или СМИ), администрация может решить любой вопрос и без моего участия. Если же есть вероятность огласки, то репрессивные меры должны иметь хотя бы облик законности.