Семь столпов мудрости

В тот момент, конечно, мы не могли предвидеть ни одного из этих прекрасных результатов. Мы произвели подрывные работы, печально вернулись к нашим верблюдам и вскоре после полуночи были в пути. Пленного отпустили за вершину горы, так как он не мог ни идти, ни ехать, а у нас не было для него транспорта. Мы опасались, что он умрет от голода там, где лежал; он уже и так был очень болен; и вот на телеграфном столбе, сваленном поперек поврежденного участка рельсов, мы приделали записку на французском и немецком, чтобы оповестить, где он, и что мы взяли его в плен в тяжелом бою.

Мы надеялись, что это, может быть, спасет его от наказаний, которым подвергали турки пойманных дезертиров, или от расстрела, если бы его заподозрили в связи с нами; но, когда мы вернулись в Минифир шесть месяцев спустя, кости двух тел лежали разбросанными на земле нашего старого лагеря. Мы всегда сочувствовали рядовым турецкой армии. Офицеры, добровольцы и профессионалы, вызвали войну своими амбициями — почти что самым своим существованием — и мы желали им испытать не только положенную им долю несчастий, но все то, что приходилось по их вине выстрадать рекрутам.

Глава LI

В ночи мы заблудились среди каменных хребтов и долин Дулейля, но продолжали идти до рассвета, так что через полчаса после восхода, когда тени в зеленых долинах были еще длинными, мы достигли нашего прежнего водопоя, Хау, развалины которого превратились в струпья, если смотреть с вершины горы напротив Зерги. Мы хорошо поработали у двух резервуаров, напоив наших верблюдов для обратного пути в Баир, когда показался молодой черкес, гоня трех коров к обильному зеленому пастбищу среди развалин.

Это нам не годилось, поэтому Заал выслал особо рьяных вчерашних оскорбителей, чтобы они показали свой пыл, догнав его; и они его доставили, невредимого, но сильно перепуганного. Черкесы были людьми чванливыми, непокорными задирами на пустой дороге, но, встреченные с твердостью, они быстро раскалывались; и этот парень с головы до пят дрожал от ужаса, оскорбляющего наше уважение. Мы поили его водой, пока он не опомнился, и затем велели выйти на поединок с молодым шерари, пойманным за воровством в походе; но, получив одну царапину, пленный бросился на землю в слезах.

Теперь он мешал нам, так как, если бы мы отпустили его, он бы поднял тревогу и прислал всадников из деревни против нас. Если бы мы его связали в этом удаленном месте, он умер бы от голода или жажды; и, кроме того, у нас не было лишней веревки. Убивать его казалось неостроумным и недостойным сотни человек. Наконец мальчик шерари сказал, что если ему дадут свободу действий, то он посчитается с ним, оставив его живым.

Он привязал петлей его запястье к седлу и пустил вместе с нами рысью первый час, пока он не стал задыхаться. Мы еще были рядом с рельсами, но в четырех-пяти милях от Зерги. Там его оставили без приличной одежды, которая перешла к его победителю как почетный трофей. Шерари ударил его в лицо, задрал ему ноги, вынул кинжал и глубоко порезал ему подошвы. Черкес выл от боли и ужаса, как будто думал, что его убивают.

Это представление, каким бы странным оно ни было, казалось эффективным и более милосердным, чем смерть. Раны заставят его ползти к железной дороге на четвереньках, это займет час; а нагота будет вынуждать его держаться в тени скал, пока солнце низко. Трудно было разобрать, благодарен ли он нам за это; но мы уехали через волнистую местность, очень обильную фуражом. Верблюды, опустив головы и щипая растения и траву, двигались неудобно для нас, скользивших по скатам их склоненных шей; но мы должны были дать им поесть, поскольку мы шли по восемьдесят миль в день, останавливаясь отдышаться только в краткой полутьме рассвета и заката.

Вскоре после наступления дня мы свернули на запад и спешились, недалеко от железной дороги, среди разрушенных известковых рифов, осторожно подползая, пока под нами не была станция Атви. Два каменных дома на ней (первый — всего в сотне ярдов от нас) были рядом, один в тени другого. Люди в них пели и ничуть не беспокоились. Они начинали новый день, и в воздухе вился тонкий голубой дымок из комнаты охраны, а солдат выводил гурт барашков, чтобы пасти на сочном лугу между станцией и долиной.

Этот гурт овец решил дело, так как после диеты из сухого зерна, годной лишь для лошадей, мы жаждали мяса. Арабы щелкали зубами, считая овец — десять, пятнадцать, двадцать пять, двадцать семь. Заал спустился в долину, где рельсы пересекали мост, и полз впереди колонны, пока не приблизился к станции через луг.

С нашего хребта у нас был вид на двор станции. Мы видели, как Заал наклонил винтовку поверх насыпи, с бесконечными предосторожностями прикрывая голову за травой на краю. Он медленно взял на мушку офицеров, потягивающих кофе, и должностных лиц в тени на стульях, рядом с билетной кассой. Когда он нажал на курок, звук взрыва скрыл удар пули о каменную стену, и в то же время самый толстый из них медленно склонился со своего стула и упал на землю под оцепеневшими взглядами своих товарищей.