Семь столпов мудрости

Он показал за хребет, на следующую долину над нами и сказал: «Там, с Аудой», — и, пока он говорил, вопли и выстрелы внезапно послышались из-за хребта. Мы поскорее дотолкали наших верблюдов до края и увидели, как пятьдесят наших верховых сходят с последнего склона на главную долину, как будто убегают, на полном скаку, стреляя из седла. Пока мы смотрели, двое или трое свалились, но остальные неслись вперед, как буря, на невероятной скорости, и турецкие пехотинцы, сбившиеся в кучу под скалой, готовые прорезать свой отчаянный путь прочь к Маану, едва наступил закат, начали вилять из стороны в сторону, и, наконец, сломались под натиском, добавив свое бегство к преследованию Ауды.

Насир прокричал мне окровавленным ртом: «Вперед!» — и мы бешено бросили своих верблюдов через горы, вниз, к голове бегущей колонны врага. Откос не был крутым для галопа на верблюдах, но достаточно крутым, чтобы сделать их скорость потрясающей, а шаг — неуправляемым; но арабы смогли растянуться направо и налево, стреляя в коричневых турок. Турки были в смятении перед этим ужасным, яростным ударом Ауды по их тылу и не замечали нас, идущих с восточного склона, и мы тоже взяли их врасплох с фланга; и выдержать атаку верховых верблюдов на скорости около тридцати миль в час было невозможно.

Моя верблюдица, выращенная племенем шерари, Наама, вырвалась вперед и ринулась вниз по горе с такой мощью, что мы скоро перегнали остальных. Турки выстрелили несколько раз, но в основном только визжали и бросались бегом; пули, которые они посылали в нас, не причиняли вреда, так как было крайне трудно превратить атакующего верблюда в недвижный труп.

Я попал в число первых и стрелял — конечно, из пистолета, потому что лишь опытный человек мог стрелять из винтовки, мчась верхом — когда вдруг мой верблюд запнулся и рухнул вперед, как подкошенный. Меня выбросило из седла, далеко пронесло по воздуху, и я с треском приземлился, что, казалось, вышибло из меня все силы и все чувства. Я лежал, безвольно ожидая, когда турки убьют меня, продолжая шептать про себя строки полузабытых стихов, ритм которых, может быть, вызванный в памяти долгим шагом верблюда, пришел мне в голову, когда мы скакали вниз с горы:

«Ведь я, Господь, из всех Твоих цветов я выбрал розы мирских печалей. Вот почему разбиты мои ноги, и глаза слепит мне пот».[82]

В то время как другая часть моего разума думала, на что же я буду похож, когда меня расплющит весь этот поток людей и лошадей.

Прошло много времени, и я дочитал свои стихи, и никакие турки не пришли, и ни один верблюд не наступил на меня; казалось, с моих ушей спала завеса: впереди слышался громкий шум. Я сел и увидел, что битва закончена, и наши собираются вместе и отрезают последние остатки армии противника. Тело моей верблюдицы лежало позади меня, как скала, и разделяло погоню на два потока; и в ее затылке была тяжелая пуля от моего пятого выстрела.

Мохаммед привел Обейда, моего запасного верблюда, и вернулся Насир, ведя турецкого командира, которого он, раненого, спас от гнева Мохаммеда эль Дейлана. Глупец отказывался сдаться и пытался отомстить нам своим карманным пистолетом. Ховейтат были очень ожесточены, ведь резня их женщин за день до того была новой ужасной стороной военного дела, внезапно открывшейся им. Поэтому мы взяли только сто шестьдесят пленных, многие из них были ранены; триста убитых и умирающих были разбросаны по открытым долинам.

Мало кто из турок ушел от нас — команда артиллеристов, несколько верховых и офицеров с проводниками из джази. Мохаммед эль Дейлан преследовал их три мили до Мрейи, бросаясь оскорблениями на скаку, чтобы они узнали его и держались подальше от его пути. Кровная месть Ауды и его двоюродных братьев никогда не была близка Мохаммеду, человеку политического ума, который выказывал дружбу ко всем людям своего племени, даже если больше так не делал никто. Среди беглецов был Даиф-Алла, который оказал нам большую услугу с Королевским колодцем в Джефере.

Ауда шел, шатаясь, его глаза горели в упоении битвой, и несвязные слова срывались с его губ: «дело, дело, где же слова, дело, пули, абу-тайи»; и он держал разбитый полевой бинокль, порванную кобуру пистолета и кожаные ножны меча, раскромсанные в лоскуты. Его обстреляли целой очередью, и под ним убило лошадь, но шесть пуль, пролетев сквозь его одежды, оставили его невредимым.

Позже он рассказал мне под строгим секретом, что за тринадцать лет до того он купил амулет — Коран за сто двадцать фунтов — и с тех пор не бывал ранен. Поистине, сама Смерть избегала его вида и подло убивала вокруг него братьев, сыновей и приближенных. Книга эта была отпечатана в Глазго и стоила восемнадцать пенсов; но серьезность Ауды не позволяла смеяться над его суеверием.