Семь столпов мудрости

Ислам тоже неизбежно менялся от континента к континенту. Он избежал метафизики, за исключением интроспективного мистицизма иракских посвященных; но в Африке он принял окраску фетишизма (если выражать этим расплывчатым словом разнообразный анимализм черного континента), а в Индии ему пришлось склониться до легизма и буквализма умов ее обращенных. В Аравии, однако, он сохранил семитский характер, или скорее — семитский характер выдержал фазу ислама (как и все фазы верований, в которые обитатели городов закутывали простоту веры), выражая монотеизм открытых пространств, все пронизывающую пантеистическую бесконечность и обыденную полезность всеохватного, домашнего Бога.

Контрастом с этой сосредоточенностью, или с тем, что я о ней читал, и предзнаменованием, был этот старик в Рамме, несколькими простыми словами как будто перевернувший мои теории о природе арабов. В страхе перед откровением, я прервал свою ванну и двинулся, чтобы собрать мои одежды. Он закрыл лицо руками и тяжко застонал. Я мягко уговорил его подняться и дать мне одеться, а затем пойти со мной по крутой тропе, которую проторили верблюды, взбираясь к другим источникам или спускаясь от них. Он сел туда, где мы пили кофе, Мохаммед раздувал огонь, в то время как я старался заставить его объяснить свою доктрину.

Когда ужин был готов, мы накормили его, прекратив на минуту поток его стонов и обрывков слов. Поздно вечером он с трудом поднялся на ноги и в тишине заковылял в ночь, унося свои убеждения, если они у него были, с собой. Ховейтат рассказали мне, что всю жизнь он скитался среди них, бормоча странные вещи, не различая дня и ночи, не заботясь ни о пище, ни о работе, ни об укрытии. Все щедро делились с ним, как с блаженным: но он никогда не отвечал ни слова и не говорил вслух, только в одиночестве или среди овец и коз.

Глава LXIV

Абдулла добился успехов в улаживании дел. Гасим больше не упирался, но теперь дулся, и не созвал бы публичный совет: поэтому около сотни человек из меньших кланов отважились покинуть его, пообещав выехать с нами. Мы обсудили это с Заалом и решили испытать судьбу до конца. Дальнейшее промедление могло стоить нам наших сторонников, которые были у нас сейчас, ради шаткой надежды получить других при теперешнем настроении племен.

Это был крошечный отряд, только треть из того, на что мы надеялись. Наша слабость, к сожалению, подправила наши планы; к тому же нам не хватало признанного лидера. Заал, как всегда, выказывал свою способность быть вождем, наделенным даром предвидения и активным во всех конкретных приготовлениях. Он был человеком большого пыла, но слишком близок к Ауде, чтобы подходить другим; и его острый язык, усмешка, скользящая по его синим влажным губам, вселяли в людей недоверие и неохоту подчиняться даже его добрым советам.

На следующий день от Фейсала пришли вьючные верблюды, двадцать из них — на попечении десяти вольноотпущенников, под присмотром четверки его телохранителей. Это были самые надежные служители в армии, которые весьма своеобразно смотрели на обязанности личной службы. Они умерли бы, чтобы спасти хозяина от раны, или умерли бы с ним, если бы он был ранен. Мы приставили по двое к каждому сержанту, чтобы, если что случится со мной, обеспечить им безопасное возвращение. Груз, необходимый для сокращенной вылазки, был рассортирован, и все было готово к раннему выступлению.

Соответственно, шестнадцатого сентября мы выехали из Рамма. Аид, слепой шериф, настаивал на том, чтобы выйти с нами, несмотря на потерянное зрение, заявляя, что он может ехать, даже если и не может стрелять, и что, если Бог пошлет нам успех, он возьмет отпуск у Фейсала на волне победы, и не с таким огорчением отправится домой, к пустой жизни, которая его ожидает впереди. Заал вел его двадцать пять новасера, арабов Ауды, которые называли себя моими людьми и были знамениты по всей пустыне своими верховыми верблюдами. Моя скоростная езда искушала их составить мне компанию.

Старый Мотлог эль Авар, владелец Эль Джеды, превосходнейшей верблюдицы в Северной Аравии, ехал на ней в авангарде. Мы смотрели на нее гордыми или жадными глазами, сообразно нашим отношениям с ним. Моя Газала была выше и величественнее, с более быстрой рысью, но слишком старая, чтобы пускать ее в галоп. Однако она была единственным животным в отряде, а на самом деле и во всей пустыне, способным сравниться с Джедой, и это достоинство служило к моей чести.

Остальные из нашего отряда рассыпались, как разорванное ожерелье. Там были группы зувейда, дарауша, тогатга и зелебани; и в этой поездке доблесть Хаммада эль Тогтаги впервые предстала передо мной. Полчаса спустя после того, как мы отправились, по обочине долины выехали несколько пристыженных людей из даманийе, неспособных стерпеть, чтобы другие отправились в поход, а они теряли время с женщинами.