Семь жизней. Рукопись неизданного романа

– Да возле трассы прямо, на. В домике каком-то…

– В каком ещё домике? Нет у нас никаких тут домиков… Это не у нас. Я всю трассу от А. до Б., как свои пять пальцев…

– Димон, надо чё-то делать, на!..

– Ментам звони…

Пашок выключился. Позвонил Женёк, пьяный:

– Пашок, мы все за тебя!.. Давай, подъезжай!.. Разберёмся!..

Дальше слушать это было невозможно.

Добрую половину дороги Пашок звонил многочисленным друзьям, знакомым, приятелям, родственникам и прочим уважаемым и небезразличным людям. Все соболезновали и советовали обратиться в милицию. Деятельнее всех оказался Аслан Алиев.

– Запомниль его? – спросил он.

– Хорошо запомнил, на. Он тоже то ли чеченец, то ли… не знаю, с Кавказа тоже, на. Лет тридцать ему. Среднего роста, коренастый, смуглый… Волосы на бок зачёсаны, нос такой… с горбинкой… брови густые, сросшиеся… губы узкие… Куртка на нём была спортивная, брюки чёрные и кроссовки «Адидас», синие, с полосками…

– Чеченец так не сдэлал бы. Настоящий мужчина так не дэлает с дэвущкой. Ладно, если что узнаю у своих, скажу. Я и сам бы его прибил, как собаку.

Проезжая Брехаловку, Пашок разволновался. Снизив скорость, крутил башкой, высматривал по сторонам того чурку. Ему отчего-то казалось, что он должен был быть где-то здесь, рядом. Представлялось, что он ходит в темноте, злой, с ножом, ищет свою проклятую сумку. Про сумку Алиеву Пашок не стал рассказывать. Сумка – это другое дело. Сумка – насчёт этого исчезли все сомнения – Кириллова работа. Его надо найти. А не он, так кто-нибудь из тех, кто был в домике. Всех разыскать – всем морды набить.

Брехаловка была совершенно пуста. Ни единого человека. Ни единого движения. Тогда Пашок обратил свой взор немного вперёд, туда, где располагался домик. Сердце его заколотилось… Вот… вот… вот она знакомая прогалинка меж стройных рядов деревьев, но домика не было в ней. Домика в ней… не было!

Сердце замерло. Домик куда-то пропал. Или место не то… Пашок остановился и осмотрелся. Да нет… Конечно, то. Другого просто быть не могло.

Он вышел из машины и спустился с шоссе по рыхлой насыпи вниз, на небольшую полянку между деревьев. Вот и упавшее дерево, и тропинка, уходившая к лесной дороге. Только домика не было.

Вместо него была просто небольших размеров яма, а на её дне валялись три пустые баклажки из-под пива, две пустые бутылки из-под водки, большая и маленькая, коробка и вынутый из неё пакет из-под вина, бутылка минералки с остатками на дне, пять пластмассовых стаканчиков, шелуха из-под яиц и прочий мусор.

Чертовщина! Пашок завис. Куда он мог деться за неполных два часа? Не больше. До А. доехал, Наташку скинул и сразу обратно рванул.

Пашок походил вокруг ямы, пытаясь понять, объяснить себе произошедшее, а потом, не найдя вразумительного объяснения, пытаясь произошедшее в себя тогда уж как-то вложить, вместить. Никак не получалось. Только тяжело стало. И страшно. А чёрный, окружавший со всех сторон лес только добавлял страху.

Пашок устремился обратно к машине и, сев в неё, нажал на педаль газа. Хотелось покинуть это место как можно скорее. Сколько раз приходилось слышать всякие подобные вещи – про нечистую силу, про чудеса разные, про мистику – и даже верить вроде бы кое-чему, даже немножко хотеть стать непосредственным участником чего-нибудь такого, интересного, почувствовать невероятное. И смеяться над теми, несчастными «счастливцами» этого, которые бежали прочь гонимые волнительным непередаваемым ужасом; которые, рассказывая потом подробности, запинались, а то и вообще не хотели вспоминать пережитое, и не понимать их, но никогда, никогда не приходило в голову, что бегство не только самое естественное, но и самое правильное, самое необходимое действие – спасение.

Ни минуты промедления. Прочь, прочь в обыденность, в обыкновенную жизнь, к людям, которые непременно потом посмеются, если им открыться. Но пусть уж лучше они смеются, чем тот «кто-то», чей смех настолько страшен.

Во время своего бегства Пашок по-новому взглянул на некоторые вещи. Например, на внезапное исчезновение Кирилла. Куда он делся: как в землю провалился? Может, и провалился. А вообще-то никуда. Просто исчез. Потому что не было никакого Кирилла. Потому что Кирилл – это чёрт. И мужик с толстяком тоже черти. И волосатый. А то сидели они, типа, весь день там, от дождя прятались. Враньё!.. Замануха!.. А самый главный дьявол – это чурка. Поиздевался и тоже исчез. И домик с собой забрал.

Да, такие мысли мучили Пашка. А ещё было какое-то недоумение или даже обида. Рассудок наставлял: «Надо сходить в церковь! Надо сходить в церковь!». А сердце сопротивлялось. За что, типа, Бог так жестоко подставил?

Иногда Пашок всё же приходил в себя и мыслил более рационально – припоминал последние события в подробностях, в деталях разбирал слова, жесты, взгляды. И тогда он смеялся сам над собой, над своим временным затмением здравомыслия, но только на ум приходили воспоминания о домике, страх возвращался, и круг начинался заново.