Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Чурка двигался резко, хрипя и бормоча что-то на своём языке. Пашок слышал шлепки голых тел друг о друга. Вдруг Наташка открыла глаза и, одной рукой утерев слёзы, покрепче упёрлась в стол. Губы её сжались, а лицо стало белым и неподвижным. Пашок встретил её взгляд. Это был всего лишь короткий миг, доля секунды. А может, даже и его не было. Может, показалось. Может, она не смотрела на него. Может, куда-то в сторону. Но Пашок успел обжечься. Глазам стало больно. Он поспешно отвёл их хоть куда-нибудь. Попал на керосиновую лампу, на тусклый свет, источаемый ею. Тихий и робкий свет. Успокаивающий, умиротворяющий, освежающий. Пашок больше не хотел ничего видеть, кроме него. Он сфокусировался только на нём, и всё остальное, то, что находилось вовне, на периферии, потонуло во тьме.

Сколько длилось совокупление чурки с Наташкой, Пашок не уловил, не запомнил. Казалось, целую вечность. А, может, одно мгновение. Целую вечность Пашок смотрел на свет керосинки, и в одно мгновение всё закончилось.

– Я нэ хотэль, Натаща, – заявил чурка с самодовольной ухмылкой. – Виноват твой друг. Он нэ хотэль говорыт. Щто я должен быль дэлать? Я сказаль – я сдэлаль.

Наташка промолчала. Быстро натянув джинсы, она отошла в сторону и села на лавку. Голова её была несколько опущена вниз, а руки спрятались между колен.

– Говори! – прикрикнул чурка на Пашка. – Или и тэбя ви**у, как бабу! Ты и есть баба. Говори, гдэ сумка!..

– Не знаю. Не брал, на, – ответил Пашок.

Выйдя из оцепенения, из странного состояния полугипноза, вызванного светом лампы, он снова столкнулся с бессилием, скрежетавшим зубами. На этот раз бессилие требовало возмездия, придумывало способы и выискивало возможности, которые могли бы позволить беспощадно разобраться с обидчиком.

Мысленно выстроив целую схему, направленную на осуществление мести, оно насытилось, и, казалось, перестало быть бессилием. Оно наслаждалось своей новой формой – обликом бессилия вынужденного, которое как нельзя лучше оправдывало всё, что никак не могло оправдать сердце.

Чурка вытащил мобильник.

– Я сэйчас буду звонить. Если ты нэ скажищь, гдэ сумка, я тэбя зарэжю, – предупредил он и, взглянув на дисплей, с досадой цокнул языком: – Э, здэс нэ ловит, щто ли, а? А на улице ловиль… Щас, здэс сиди…

Он направился к двери.

– Никуда нэ ходи. Пониль, да?

Дверь хлопнула, и его шаги пробежались по ступенькам крыльца, прошагали около домика, за окном, и постепенно стихли. Через пять минут на шоссе завелась и загудела машина. Кажется, она тронулась и уехала.

Пашок и Наташка молчали. Она, понятное дело, говорить не хотела. А ему сказать было нечего. Да и… противно было с ней разговаривать. Она стала какой-то грязной, чужой, некрасивой.

Прошло ещё пять минут. Чурка не возвращался. Прошло десять. Чурка не возвращался. Когда прошло полчаса, стало понятно, что он и не возвратится.

– Пошли в машину, – процедил сквозь зубы Пашок и, забравшись на стол, аккуратно, даже с некоторой тёплой тщательностью, потушил керосинку.

Они вышли из домика. Молча дошли по тропинке до машины, сели и поехали в А. Пашок, посмотрев на безнадёжную грязь на лесной дороге, немного забеспокоился, но, включив заднюю, легко вылез на шоссе. Наташка, прислонившись щекой к холодному стеклу, закрыла глаза.

По дороге Пашок думал, что делать. Как наказать. К кому обратиться. К ментам – понятно, само собой. Хорошо, если б поймали. На зону, конечно, надо отправить чурку, чтоб опустили его там. Менты ментами, но этого мало, на них надёжа плохая. Нельзя сидеть да милости от них ждать. Необходимо действовать незамедлительно.

Наташку же он даже видеть не хотел. Лишняя минута с ней казалась ударом в незащищённое место. Никаких чувств к ней не было: ни жалости, ни сострадания, ничего. Только отвращение. Поэтому, приехав в А., возле общаги, открыв ей дверь, он сказал сухо:

– Вызови ментов, напиши заяву. Справишься? Я в Б. Надо найти этого козла, на.

Она ничего не ответила. Развернулась и ушла.

А он развернулся и поехал в Б.

Первым делом позвонил отцу.

– Отец, Наташку изнасиловали, на. Меня ножом чуть-чуть, на…

– Где? Кто?

– Чурка какой-то. По дороге в А. Мы остановились… погода плохая была… там домик такой маленький есть… В домике, на.

– Ментам заявили?

– Наташка заявит. Отец, надо чё-то делать, на!..

– Чё ты сейчас сделаешь? Ментам заявите и домой её вези. Завтра посмотрим…

Пашок с досадой выключился. Набрал Славку.

– Славка, Наташку изнасиловали, на. Меня ножом чуть-чуть порезали, на. Чурка какой-то. Надо найти его.

Молчание. Потом:

– Ментам заявил?

– Наташка заявит, на, ментам твоим. Надо его найти, на, Славка!..

Молчание. Потом:

– Да без проблем, Пашок. Ты где? Подъезжай в «Карину», помозгуем…

«Понятно», – раздражённо вывел рассудок, и Пашок выключился. Набрал Димона Салазкина. Но ответила Верка:

– Привет. Он не может сейчас говорить. Попозже позвони.

– Мне сейчас надо, на. Срочно. Позови его.

– Не может он сейчас. Я же сказала.

– Сказала – жопу показала!.. Говорю, срочно, на!.. Зови давай!..

Пауза. Неразборчивые голоса. Затем сам Димон:

– Чё?

– У меня Наташку изнасиловали где-то в вашем районе…

– Где?