Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Наташа заволновалась. Всё это выглядело очень странно: три молодых человека, совершенно разных, если судить по внешности, неподходящих друг другу, и бомжеватого вида пьяница в укрытом лесом подозрительном домике в то время, когда в нём вообще никого из нормальных людей и быть-то не должно. Волнение постепенно стало перерастать во вполне объяснимый страх.

А Пашка, напротив, только развеселился.

– Это чё за хмырь? – спросил он молодых людей, благодушно улыбнувшись.

– Да тоже, как и мы, от дождя сюда пришёл прятаться, – вежливым, мягким, приятным голосом ответил один из них – тот, что второй.

– Неплохо прячетесь, – Пашка кивнул на стол, – там, кстати, снег уже валит.

На столе стояли две пустые двухлитровые баклажки из-под пива и одна бутылка из-под водки. Одна баклажка была начата. Плюс закуска нехитрая – яйца, хлеб, ветчина – на полиэтиленовом пакете. Погуляла порядочно эта странная компания.

Молодой человек вздохнул:

– Что ж поделаешь, сейчас пойдём до деревни на автобус, а то так и останемся здесь.

– Ты, чё, дурак? – посмеялся над ним Пашка. – Автобусы отменили все. Ты чё? На дороге не видать нихрена!.. Чё бы мы сюда припёрлись-то? Я машину бросил, на, тут недалеко.

Тот, очень расстроившись этим неожиданным для него сообщением, чуть ли не со слезами на глазах, обессиленно упал на одну из лавок, располагавшихся вокруг стола.

– Это правда? – с отчаянием в голосе спросил он.

Наташа вдруг так прониклась к нему нежными чувствами, так ей стало его жаль, что она не удержалась, влезла в разговор, желая как-нибудь поддержать, посочувствовать, да и вообще обозначить своё присутствие, обратить на себя внимание.

– Да, – ответила она участливым голосом молодому человеку, опередив Пашку, – мы из Б. Я должна была ехать на этом автобусе, но рейс ещё час назад отменили. Там такое на улице творится, мы чуть не перевернулись на машине!..

Последнее прибавила, опасаясь Пашкиного неудовольствия за то, что пришлось перебить его, ведь эта ложь, как ей показалось, была созвучна с придуманным Пашкой «застряли» возле домика, на случай, если придётся объясняться. Но ему всё равно не понравилось – вечно всё не так, да не эдак.

– «Чуть не перевернулись», – передразнил он. – Сама виновата. Завтра поехали бы! А теперь всё, садись вон на лавку. Приехали, на!..

Наташа, понимая, что, похоже, «сморозила» что-то не то, попыталась одновременно и исправить положение, и огрызнуться на Пашкины упрёки.

– Да пошёл ты, знаешь куда! – отрезала она. – Посидим часа два, утихнет немного и поедем. Машину ребята помогут вытащить.

На этот раз Пашка оказался доволен и с удовлетворением плюхнулся на лавку. Импровизированный спектакль удался. Но для большей убедительности он всё же добавил:

– Я домик этот увидал, на… ну и свернул на лесную дорогу тут недалеко. Думал, по ней сюда доеду, но снега уже навалило, на. Встал, на.

По сути-то, никакого обмана и не было: автобусы на самом деле отменили, а погода действительно была хуже некуда. Наоборот, предупредили, избавили от необходимости идти на шоссе и ждать несуществующий автобус.

Наступило молчание. Симпатичный молодой человек продолжал пребывать в отчаянии, рыжий стеснительно переминался с ноги на ногу в своём углу, волосатый настороженно посматривал на Пашку. Пашка нервно, но важно гремел брелоком с ключом от машины.

Наташа брезгливо прошлась по комнате и осмотрелась. Всюду на стенах висела пыльная паутина, в углах образовав целые заросли, стол был грязен настолько, что почти совсем не отличался от пола.

На полу возле двери лежал тот самый пьяница и внимательно наблюдал за Наташиными передвижениями. Заметив это, она подошла к нему поближе. Чем-то он напомнил ей отчима Хорькова. Такой же жалкий и измождённый алкоголем, такой же животнообразный. Только более старый, более униженный, более опустившийся, более потерянный, более беспомощный.

Что в нём осталось человеческого? Что в нём осталось мужского? Да, именно так. Наташа никого из мужчин не рассматривала с позиции человека. Только с позиции мужчины. Не мужчины вообще, а по отношению к женщине, проще говоря, потенциального любовника.

Она посмотрела на руки мужичонки и не увидела того, как могут ласкать они женское тело. Да и трудно поверить, ласкали ли вообще когда-нибудь. Конечно, да. Но, значит, они были другими, иначе какая уважающая себя женщина позволила бы трогать себя этими руками? Что заставило их так измениться? Когда-то они были сильными и чувственными, умелыми на ласку, руками юноши, и вот, они же – руки никчемного старика, от которого несёт немощностью и воняет смертью.

Она посмотрела на ноги мужичонки и не увидела в них той дерзости, что отличает молодых людей. Посмотрела на грудь. Грудь впала. Посмотрела на шею. Шея обвисла. Кадык, мужское отличие номер два, вдавился. Что? Что осталось от мужчины?