Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Петрович, лишь в Брехаловку вернулся, первым делом нагоняй Люське устроил. Ты чего это, сука, твою мать, сотворила – как-то так сказал.

– Я тебе наоборот добро сделала, – в своей манере возразила она. – Я жена. Имею право. Это ты со своим домиком дурацким заврался весь.

– Ты, Людмила, не жена мне, – отрезал он.

Она удивилась:

– А кто ж я?

– Не знаю, кто ты. Мне Валентина жена.

Потом ушёл к домику, то есть к яме, развёл костёр и всю ночь просидел там. Всё прикидывал, как оно так может быть. Сходил в «Звёздочку», порасспрашивал. Сторож сказал, что были студенты, но уехали.

Придя домой, был жене ласковым и послушным. Не пил. До пенсии. Боялся, что когда её принесут, Люська опередит и сама опять получит. Так бы и вышло, если б не удалось почтальонку на крыльце подкараулить.

Получив пенсию, помылся, побрился, надел чистое и поехал в А. искать тех, кто был в домике, чтоб подтвердить самому себе реальность произошедшего.

Стал думать, кого легче найти, и пришёл к выводу, что или волосатого или дьячка. Потому что они должны появляться в конкретных местах. Волосатый – на ихних, волосатых, концертах. Дьячок – в церквях. Но, пожалуй, клубов в А. меньше, чем церквей. И Петрович решил искать сначала волосатого.

За день он узнал всего ничего – то, что в А. есть только один большой клуб, где собираются все волосатые. Это обнадёжило. С оптимизмом он вернулся в Брехаловку.

На следующий день стоял у этого клуба и всматривался в проходящие лица, но того волосатого не было. Даже на последний автобус домой опоздал.

История повторилась и дальше. Целый месяц Петрович ездил в А. к «волосатому» клубу, некоторые даже в шутку здороваться начали, всю пенсию прокатал, и – безрезультатно.

Вторая пенсия далась со скандалом. Он даже домой ездить перестал. В А. оставался. Хорошо, лето – тепло было. То на вокзалах, то в парках ночевал.

Вскоре решил сменить тактику и обратился на поиски дьячка. Посчитал всё церкви, их оказалось около тридцати. Начал с центра. На площади Ленина был собор. Туда и стал ходить. Не нашёл дьячка. Неподалёку были три церкви – Никольская маленькая, Никольская большая, Покровская, а чуть подальше Введенская и Никольская разрушенная, восстанавливающаяся. Туда походил по очереди. Там тоже не было. Потом на рынок ходил, там тоже церковь восстанавливалась. Дальше Михаила Архангела в Центральном парке. Нету. Дальше Ильи Пророка возле стадиона. Нету. Из бывшего «Гастронома» церковь сделали, и туда заходил. Тоже самое. Даже по ошибке к баптистам зашёл, испугался, никак откреститься не мог.

Так потихоньку вник во всё, службу стал понимать, исповедовался в одной церкви – поп понравился. Это в Покрове на Песках было.

– Ну чё молчишь? – спросил поп.

– Во всем грешен, – ответил Петрович.

– Как это во всём?

– Так. Меня как родители назвали Владимиром в честь Ленина, сатаны этой, так и пропал я.

– Это почему ты так решил? – удивился поп. – Тебя в честь князя Владимира-Крестителя назвали. Какой же ты сатана?

Тогда Петрович с воодушевлением стал делиться наболевшим. Грехи поп выслушал, а про домик что-то не очень, с недоверием тоже отнёсся.

Петрович обиделся и в другую церковь направился. Все районы обошёл, а в каждом районе хоть один-два храма, но есть. Но нигде не было дьячка.

Лето к концу подходило. Петрович опять истощился и поехал за третьей пенсией. Люська чуть не зарубила топором. Сказала, что если ещё раз, то точно убьёт.

Ну ладно, может, ещё раз не нужен будет. Оставалось всего десять церквей: Предтечи на Горе, Скорбященская на Старом кладбище, монастырь старый, монастырь новый, восстанавливающийся, Царская на Заводах, Преображенская за городом, возле автовокзала, куда автобус из Б. приходит, да за рекой три храма. И последняя – в посёлке Советском, неподалёку – Воскресенская.

Нигде Петрович дьячка не нашёл – ни на Горе, ни на кладбище, ни в монастырях, ни на Заводах, ни за рекой. За городом, на автовокзале, раньше никогда не был – незачем туда мотаться, легче в центре сойти и сесть – и в этот раз лучше б не ездил. Выгнали оттуда бомжи местные.

Петрович к тому времени поизносился, ночевать-то негде, сам на человека перестал походить. Он у попа, некоего отца Марка, от них защиты попросил, а тот вежливо так на три буквы послал.

Зато в посёлке встретил нечаянно дочь свою – Наталью. Обрадовался, думал – подберёт, накормит, обогреет. Нет, прогнала…

Однако Петрович так и остался жить в Советском – в заброшенном доме – милостыню просить возле Воскресенской церкви, бомжевать, в общем. Лучше, решил, так, чем в Брехаловке с Люськой. А пацанов бросил искать. Ни к чему теперь. Может, они и не из А. вовсе? Может даже – они и не люди…

Жизнь четвёртая. Кирилл

Кирилл проснулся от звонка.

– Зачем? – послышался недовольный Машин голос.

Её жаркое обнажённое тело отстранилось.

– О чём ты хочешь поговорить?

Кирилл протянул руку и, пробежав по её спине, влез под мышкой и коснулся груди. Маша вздохнула, улыбнувшись ему, а кому-то в телефоне нетерпеливо выговорила:

– Артём, у меня есть молодой человек. Пожалуйста, не пиши и не звони мне.