Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Пашок соблюдал это правило строго. За всю свою жизнь он был в церкви раз шесть – совсем уж детство не считается. Первый раз лет в десять, когда отпевали дядю Вову. Потом в двухтысячном, когда конца света ждали, пьяные забурились со Славкой и Женьком на вечернюю службу. А последние два года на Рождество и Пасху ходил. И все разы Пашок был просто вне себя от счастья – так всё ему нравилось и привлекало. Такое наслаждение доставляло дать обрадованной старушке на кассе сраный пятихатник, взять огромную пачку свечек, и походить по церкви, напихать по несколько штук «за мать там, отца… дядьку… за пацанов» в каждый подсвечник, ловя на себе восторженные взоры, облобызать все до единой иконы, засунуть второй пятихатник в ящик для пожертвований, потом купить какую-нибудь красивую церковную безделушку и с чистой совестью уйти, на выходе высыпав мелочь нищим.

При этом вникать во всё – в службу, в молитвы, в образ жизни – Пашок не хотел. То, что случайно узнавал, то впитывал благодарно и с чрезвычайным интересом, а специально узнавать не стремился. Вообще он позиционировал себя несколько отстранённо. Типа, его роль во всём этом – именно такая. Есть поп. Его дело служить. Есть верующие. Их дело молиться. А его это не касается. Его дело прийти, выложить «бабки» и уйти.

Короче, он такая отстранённо-материальная составляющая в церкви. Поэтому ему очень хотелось помогать в чём-то чисто житейском, физическом. Однажды он ставил окна в церковном доме возле храма и просто наслаждался своей работой. Даже курилось возле церкви по-особенному, с непередаваемым кайфом. Потом неделю на сердце замануха была: «Сходи в церковь! Сходи в церковь». Нет, нельзя умалять величественность. Хорошего понемножку. Не пошёл.

– Почему не те? – с неуважительной резкостью набросился толстяк.

– Да потому что там половина голубых, а половина х** знает каких! – вспылил Пашок.

Что правда, то правда. Как бы ни была хороша церковь, а о попах Пашок только дурное слышал. Ладно, слышал!.. Сам видел, как один из попов единственной церкви города Б., Сергий, у Митрофановых гулял. Они ему всё дали: и квартиру, и машину, и родню его в люди устроили. А за что, спрашивается? Пьяница, развратник и хапуга. А второй поп, Димитрий, самый натуральный пидор. Об этом все знают. Каждую неделю к нему ездит другой поп, из А., некий Марк – типа, его «жена», говорят.

– Вот мой дед говорил, – влез Кирилл, – что сейчас настоящей церкви нет, что после войны ересь одна, что если б, в наше время опять Иисус пришёл, то попы Его опять и распяли бы.

– Христос, как тогда, уже не придёт, он придет судить всех нас! – сверкая глазами, отрезал толстяк.

– Вот он попов-то в первую очередь и осудит, на! – рыкнул Пашок.

– Да вы просто не понимаете, – толстяк смягчился. – Кто вам всё это наговорил? Вы пожили бы церковной жизнью, всё своими глазами увидели бы и…

Но Пашок его перебил, ударив по столу:

– У нас в церковь поп, знаешь, на какой тачке ездит? А, знаешь, откуда у него она? Я знаю – бандюки дали! И что он, думаешь, поп-то этот, заповеди, что ли, соблюдает? Живёт, как все, на!

– Но ведь он за себя Богу ответит, а нам за себя нужно будет отвечать.

– А люди зачем в церковь ходят, на? За тем, чтоб им поп грехи отмолил! Они верят, на! Хотят на хорошего человека положиться, на! Когда везде дерьмо, надо, на, чтоб где-то не было дерьма, на, вот люди и идут в церковь, бабки свои оставляют. А кому, на? Богу, на! Приходят, а там такая же скотина, как и все, стоит, кадилом машет!

– Мой дед говорил, – снова влез Кирилл, – что в церкви благодати нет и что скоро конец света.

– Все сгниём… – пробормотал мужик из своего угла.

– Ты ещё, сука, не вякай! – заткнул его Пашок, а толстяку уже нормальным голосом, по-хорошему, сказал: – Не надо во всём верить попам этим, надо свою голову иметь. Ты, Артём, я вижу, нормальный пацан, будешь попом-батюшкой, служи реально, а не для отмаза.

– А ещё мой дед говорил, – рассмеялся Кирилл, – что церковь у нас жидовская и правят ей фарисеи.

Под конец волосатый решил заступиться за друга:

– Да что вы парня затравили… Что мы во всём этом понимаем? Бог видит, кто какой из себя есть.

– Бог всё видит, – благодарно отозвался толстяк.

– А я не верю в Бога, – хихикнула Наташка.

Все резко замолчали.

Пашок сначала хотел было продолжить дискуссию, потому что влез волосатый, хотел поставить того на место, даже что-то придумал смачное, набрал в лёгкие воздух, но передумал и громко выпустил его – сказанное Наташкой всё испортило и обесценило.

Волосатый отчего-то немного приободрился и посветлел. Артём, загадочно улыбнувшись, уронил голову на стол и застыл. Кирилл, глядя на керосинку и отчего-то щурясь, поплотнее закутался в куртку, которую он и так не соизволил вернуть Пашку. Наташка встала и прошлась по комнате, чуть не наступив на мужика. Мужик захрапел.

Пашок нашёл выход.

– Ладно, давайте бухать! – скомандовал он, схватив коробку.

– Может, ты не будешь больше? Гаишников не боишься? – бросила с обидной насмешкой Наташка.