Семейное дело

— Ход подземный открылся, — ответил дикарю смолящий дешёвую сигарету рабочий.

— Да ну! — изумился Шапка. — Как в графе Монте-Кристо?

Вопрос вызвал недолгую оторопь в силу того, что собеседники подобной закавыки не ожидали.

Сигизмунд Феоклистович Левый считался среди коллектива «холуём» архитектора, и отношение к нему было соответствующим — настороженным. Ухо при нём держали востро, но задирать — не задирали, потому что один раз попробовали, но всюду татуированный Сигизмунд Феоклистович, даром что мелкий, толстому Денискину навалял качественно, лишив двух зубов и едва не сломав руку, после чего продемонстрировал окружающим справку об освобождении, сообщил, что «не парясь, камеру держал», и больше к нему не лезли. Хотя и хотели, потому что от Сигизмунда Феоклистовича постоянно попахивало запрещённым спиртным и ничего ему за это не было.

Но это лирика.

Что же касается нынешнего случая, то все знали, что повышенной грамотностью архитекторский наушник не страдал, вот и оторопели.

— Как граф, — подтвердил опомнившийся бульдозерист. — Только другой.

— Местный, — добавил курильщик.

— Тоже сидел? — участливо осведомился Газон. И, не дожидаясь ответа, вздохнул: — Всё это… репрессии, мля, только ужас принесли. Никого тогда не жалели, мля. А меня, мля, даже и сейчас посадили, как в тридцать седьмом…

Политическое заявление тоже было встречено молчанием. Во-первых, никто ничего такого не заказывал, во-вторых, ночной охранник напрасно напомнил о недавнем визите в казённый дом, поскольку приличные люди уголовников сторонятся.

— А зачем хозяева в грязюку полезли? — продолжил расспросы дикарь. — Чего вас не заслали пачкаться?

— Не доверяют.

— Типа там грязь лечебная?

— Типа там сокровища могут быть, — резанул курильщик.

— Да ну? — Теперь пришла очередь оторопеть Шапке. — Настоящие?

— Нет, мля, фальшивые, — передразнил его работяга.

— Да ну?

— Вот тебе и «да ну»! Ты про клад графини Юлии не слышал, что ли?

— Он же не местный, — буркнул бульдозерист.

— А, верно. — Курильщик бросил в лужу грязи «бычок» и тут же закурил новую сигарету. Перенервничал, видать. — У нас все знают, что графиня Юлия после революции тут клад скрыла. Почти сто лет его ищут, да всё зря.

— Большой клад? — деловито осведомился пришедший в себя Газон.

— Богаче Озёрских даже в Тихвине никого не было.

— Так вот оно что… — Шапка повернулся к провалу, в который как раз опускался архитектор, и, зло прищурившись, повторил: — Так вот оно что… Сука…

— Нет там клада уже, — негромко произнёс бульдозерист. — Немец его нашёл. Мне дед рассказывал.

— Ага, никто о том не знает, а твой дед знает, — поморщился курильщик, которому очень не хотелось расставаться с заветной мечтой однажды выкопать из глины невероятное богатство и куда-нибудь уехать. В Египет, например, где можно целыми днями жить в отеле, а все вокруг тебя кормят, потому что «оллинклюзив».

И в этом он не был одинок, поскольку каждый озёрец искренне считал, что рано или поздно разбогатеет — нужно только счастливый билет вытянуть.

Из глины.

— Дед у меня партизанил тут, — упрямо продолжил бульдозерист. — Он говорил, что точно видел: немец клад нашёл и в грузовик погрузил.

— Никто этого не видел, кроме твоего деда.

— А я тебе говорю…

Бульдозерист начал заводиться, но выбравшийся из провала прораб махнул ему рукой:

— Свекаев! Свёкла!! Давай свой аппарат сюда живо! Грунт проседает, и экскаватор скоро рухнет!

— Бегу!

Свекаев рванул к бульдозеру, курильщик, матернувшись, двинул к кренящейся технике, а Газон заложил руки в карманы и качнул головой:

— Клад, значит… Богатый… А ты, сука, молдаванин, кинуть меня хотел…

И перед его внутренним взором появилась чудесная картинка: он мчится на верном мотоцикле по гладкой асфальтовой дороге, за спиной, прижавшись к нему, хохочет пышногрудая деваха, а следом зелёным шарфом развеваются длинные, как волосы Рапунцель, рубли…

* * *

— Скажу честно, Валерия Викторовна, я не особенно верила в то, что вы у нас приживётесь, — с чувством произнесла Татьяна Панкратовна, завуч и преподаватель математики, воспользовавшись тем, что в учительской никого, кроме неё и молоденькой рисовальщицы Кудрявцевой, не было. — Вы, надеюсь, уже узнали, что я человек честный, не люблю экивоков и всегда говорю как есть.

— Да…

Однако ответа от Леры никто не ждал.

— И вот я говорю прямо: сомневалась в вас, Валерия Викторовна. Ваша манера ездить на этой… — слово «скутер» Татьяне Панкратовне категорически не нравилось, а слово «мопед» она, видимо, позабыла, — этой… машине. Ваше музицирование в ночном заведении…

— В нашей группе только совершеннолетние… — пролепетала девушка, но была остановлена:

— Не важно, Валерия Викторовна. — Завуч выдержала многозначительную паузу. — Важно то, что теперь вы с нами. И я этому рада.

— Спасибо…

— Вы — хороший учитель, а можете вырасти в замечательного.

— Я постараюсь…

— Хотя я по-прежнему считаю, что вам следует вести себя немного иначе, — с нажимом закончила Татьяна Панкратовна. — Чуть строже.

— Я буду стараться, — пообещала Лера.

И добавила про себя: «С возрастом».