Семейное дело

Пока Анисим был для девушки загадкой. И поведение его казалось тем более удивительным, что его нынешней спутницей была ослепительная столичная блондинка, которая туманила озёрские головы до приезда Леры и… и продолжала туманить сейчас — чего уж скрывать.

В их треугольнике блестящая Эльвира была, конечно же, аристократкой, принцессой. Она, скромная Валерия, — Золушкой. А Чикильдеев, естественно, принцем. И кому тут повезёт? Вопрос интересный, поскольку принц открытым текстом заявил, что принцесса с ним лишь на время.

Телефон тренькнул, сообщив о приходе эсэмэски, девушка посмотрела на экран и улыбнулась:

«Доброго дня! Улыбок!»

Чуть пошловато, но, с другой стороны, — обыденно. Так пишут все, и Ройкин ничем не выделился.

— Ну что ж, улыбок, значит, улыбок.

И тут же — они что, сговорились? Или чувствуют друг друга? — пришла эсэмэска от Анисима:

«Спасибо за необыкновенный вечер».

Тоже без особенного изыска, но всё же не «Улыбок!».

Отвечать ни тому ни другому Лера не стала.

Поставила портреты на стол, прислонив ватманы к стене, показала язык и тому и другому, быстро собралась и выскочила из дома.

Пора в школу.

* * *

— Вы позволите? — Шас заглянул в кабинет. — Секретаря нет. Назначила на время, а сама куда-то делась. А я пришёл…

— Вам назначено?

— Я ведь сказал: ушла.

— А вы?

— А я пришёл.

— Так вам назначено?

— Разумеется! Только мне и назначено!

Архитектор проник внутрь, одёрнул пиджак и приятно улыбнулся толстячку в кресле, обладателю круглого добродушного лица и грустных светло-голубых глаз. Наряжен толстячок был в недорогой серый костюм в полоску, розовую сорочку и коричневый галстук с узлом «жена другого не знает».

На фоне лощёного гостя толстячок выглядел довольно просто.

— Позвольте отрекомендоваться: Кумарский-Небалуев Сулейман Израилович, — дружелюбно, но с достоинством представился шас. — Наверняка вы обо мне слышали. И наверняка слышали ещё до того…

— Вы усадьбу Озёрских перестраиваете, — вздохнул директор музея. — Не успел я её в исторические памятники записать. Не успел…

— Мы не перестраиваем, а реконструируем с частичной реставрацией, — обиделся Сулейман. — Между прочим, со всем уважением к исторической ценности. Я лично дерусь, как лев, за воплощение усадьбы в первоначальном виде.

— Пока я вижу только реконструкцию с целью появления бассейна.

— Там много чего появится, — пообещал Небалуев. — Однако, повторяю: первоначальный облик усадьбы мы сохраним.

— Превратите в вертеп.

— Семейный курорт.

— С яхт-клубом.

— Лучше, чтоб сгнила? — неожиданно жёстко осведомился архитектор. — Вам показать, как усадьба Озёрских выглядела год назад? У меня есть файлы в телефоне.

И директор сник.

Юрий Дмитриевич Губин считался в районе человеком упёртым, способным с кем угодно поспорить ради любимой своей старины, и за это его уважали. Именно стараниями Губина власти и меценаты начали постепенно, нехотя, но всё-таки реставрировать старинные дома, возвращая городу знаменитый некогда облик купеческого центра.

— Чайку? — нехотя осведомился Губин. Ну, потому, что негоже гостя не угостить — в старину бы не поняли.

— С удовольствием.

— Маша, будьте добры чаю. — Директор отпустил кнопку интеркома и перевёл взгляд на посетителя. — С какой заботой прибыли, Сулейман Израилович?

— Вы не поверите, Дмитрий Юрьевич, — без заботы, — обаятельно улыбнулся Кумарский. — Руководствуясь исключительно любознательностью.

— Извините? — не понял Губин.

— Занявшись реставрацией…

— Реконструкцией…

— И ею тоже, — не стал протестовать Небалуев. — Так вот, плотно занявшись ими, я волей-неволей погрузился в историю Озёрска и постепенно очаровался ею во всех… гм… всех смыслах. И в конце концов решил обратиться к тому, кто знает Озёрск лучше всех.

— Обратиться с чем? — осведомился вконец запутавшийся директор.

— Со всем, — проникновенно произнёс архитектор. — Я хочу говорить обо всём. Мне интересно…

Кумар, естественно, обратил внимание на странную смерть бомжа на территории городского музея, однако повседневные дела вскоре отвлекли его от судьбы Коряги, и через пару дней архитектор махнул на неё рукой. Не в последнюю очередь и потому, что никаких подтверждений насильственной смерти Коряги не было — полиция молчала, а слухам шас доверял в редчайших случаях. И лишь рассказ прораба о странных ощущениях рабочих заставил Кумара собраться.

Возбуждённый Сулир тут же связал убийство бомжа с активностью вокруг стройплощадки и решил выяснить, что именно искали в музее убийцы Коряги. С тем и заявился к директору, рассудив, что руководителю музея, да ещё и влюблённому в свою работу, не составит труда разобраться, в каких фондах покопались неизвестные.

Как всякий шас, Кумар обладал запредельно скверным характером, мог вывести из себя даже Спящего, причём не пробуждая, однако в интересах дела умел быть и обаятельным, и терпеливым, и остроумным. Тем более весёлых историй из жизни Сулир знал огромное количество, а в случае необходимости и привирал без колебаний…