Семейное дело

Коллеги ему сочувствовали. Знакомые подбадривали. Родственники жены и друзья тестя отмалчивались. Желтые газетёнки было подхватили тему. Но то, что материал вышел в издании Орловского, лишь подтвердило безупречную репутацию непримиримого борца и бескомпромиссность редакции. Правду же о себе знал лишь Орловский.

Когда Валю выписали, и она заново выучила несколько фраз, говорить им было не о чем. По пустому взгляду жены Орловский видел – в своём физическом страдании ей все равно, кто рядом – он, или кто-нибудь другой, такой же чужой.

8

Нина Завьялова пришла в редакцию из корпоративной многотиражки по протеже знакомого её бывшего мужа. В кабинете главного редактора с ней беседовал сухощавый немолодой мужчина с усталым взглядом. Он внимательно слушал и смотрел куда-то мимо неё. Таким сдержанным и немногословным она себе его и представляла. Человек-легенда, о котором с почтительным уважением говорили все в профессиональной среде.

Нине исполнилось тридцать два. Из них девять лет она жила в Москве и восемь растила дочь. Ревнивый муж-идиот запирал её в своей двухкомнатной «хрущебе» пока она, наконец, не сбежала от него. Работодатели за похабные гадости сулили ей плёвые места. Нина давно усвоила, что в этом городе ничего не дают даром. Если бы её не взяли на работу здесь, она искала бы дальше. Еще и еще. Но её взяли.

Затем ей предложили подработку. Нина развозила документы в министерства, учреждения, на заседания и круглые столы. Там успешные люди радели за то, чтобы таким, как она, жилось лучше. Потом успешные люди разъезжались домой к хорошему достатку. А Нина в съемной коммунальной конуре сочиняла за них сказки о своём грядущем процветании.

Ей назначали интервью в домах, в которых ей никогда не жить, в ресторанах, где обед стоил её месячную зарплату. Ей рассказывали о работе простых людей, те, кто не вставал до зари и не ложился за полночь, чтобы их дети ни в чём не нуждались. Она смеялась шуткам, от которых её тошнило. Улыбалась тем, кому бы съездила по роже. И знала, сколько бы она не работала, и чтобы она не делала, для таких, как она, в жизни ничего не изменится. Она будет пахать на износ, годами копить, чтобы купить квартиру где-нибудь в Южном Бутово – если повезёт! – и состарится среди внуков и чужих забот.

Главред показался ей странноватым. Как-то они засиделись в редакции, и он подвёз её домой. Она почувствовала, что нравится ему, как это чувствует женщина. Хотя ни словом, ни взглядом он не дал ей это понять. Но тут же отмахнулась от нелепых мыслей – у него засиживались многие, и всех он развозил. На планёрках, случалось, заваривал для коллег кофе.

А потом… а потом Нина занесла к нему в квартиру какую-то срочную работу. Удушливый запах лекарств, мертвящая тишина и неподвижное лицо в отражении зеркала, повёрнутого так, чтобы видеть из комнаты, кто – в прихожей, оглушили её.

Орловский вышел в домашней вязанной кофте, перехватил её взгляд, перебирая и просматривая бумаги, вежливо предложил чаю – она отказалась – и закрыл за ней дверь.

Нина постояла у подъезда. Она вдруг с удивлением увидела в этом сдержанном человеке не угрюмого старика, как привыкла думать о нём, а еще не старого мужчину, который изо дня в день после работы возвращается и ухаживает за инвалидом. И её собственная жизнь с её грошовыми бедами и маленькими радостями показалась ей счастьем в сравнении с жизнью этого известного и одновременно закрытого для чужих человека. Ей стало жаль его до слёз. Захотелось сделать для него что-нибудь хорошее.

9

Уход за женой отнимали всё свободное время Орловского, и потому работа стала для него своего рода отдушиной. А Нина наполняла жизнь смыслом. По утрам Владимир Дмитриевич неторопливо шагал по редакции, «надушенный» до одури одеколоном, чтобы заглушить запах лекарств, пропитавших вещи, а мысленно убегал вперёд и заглядывал в её рабочую комнату – там ли? Встретив кого-нибудь в коридоре, он останавливался поговорить и гадал: выйдет или нет? Уже пришла или задерживается по редакционному заданию? И когда Нина выходила из двери или из-за поворота, постукивая каблучками, Орловский не спеша оборачивался (непременно после собеседника) и кивал на её кивок, а внутри дрожал от радости, и голова кружилась от запаха её духов, ветерком порхавшего мимо. Разговаривая же с ней, он изо всех сил старался не выдать, как волнуют его её волосы, губы, голос, а увидев Нину в редакционной курилке с молодым корреспондентом или с кем-нибудь из сверстников Орловского в Думе, ревновал. И это было новое, ни к одной женщине прежде не испытываемое им чувство. Он уговаривал себя: молодая, бойкая, она нравиться ему чувственно, и через месяц-другой душевная зыбь уляжется; он удерживал себя от непоправимых глупостей. Потом он думал, что жизнь его не закончилась и в свои пятьдесят он еще может быть счастлив. Но тут же вспоминал комичных старцев и их молодых подруг и мысленно над собой издевался.