Семейное дело

— У нас идут в основном слитки, — быстро ответил Нечаев. Он ждал это возражение. — Трещинообразования характерны в основном для фасонного литья. А главное, конечно, чтобы начальник литейного цеха товарищ Левицкий понял всю необходимость такой перестройки. Мне кажется, в нашей литейке привыкли жить по старинке и без особых волнений. Схема такова: литейный налаживает — и в самом ближайшем времени — кислородное дутье, в свой черед это сразу сократит выпуск бракованных поковок термо-прессовым цехом, и мы проводим его реконструкцию в две очереди. Вот второй путь, товарищи, и вопрос, по какому пути идти, — это уже вопрос не столько производственный, сколько нашей совести.

Опять движение, опять легкий вздох — как шелест. И молчание. Он знал, что это будет долгое молчание, но не догадывался даже, что первым его нарушит Левицкий.

Начальник литейного цеха сидел прямо перед ним. У него было усталое, серое лицо с тяжелыми мешками под глазами, с крупными морщинами по краям большого рта. Грузный, тяжелый, большеротый, он походил на сома. Нечаев знал, что Левицкий болен диабетом, что в кармане у него шприц и ампулы с инсулином, и Нечаеву всегда было по-человечески жалко его. Литейным цехом Левицкий руководил двадцать лет. За эти годы к нему привыкли так, как привыкают к какой-нибудь семейной реликвии. Ничем иным Нечаев не мог объяснить то, что Силин, не терпящий любых неполадок, мирился с работой Левицкого.

Сейчас он сказал о Левицком через силу, преодолев и естественную жалость к нездоровому человеку, и сознание того, что его — Нечаева — могут обвинить в неоправданной и ненужной жестокости.

— Можно мне? — спросил Левицкий, как школьник подняв руку.

Силин кивнул ему: пожалуйста.

Обычно здесь, за этим столом, все говорили сидя, но Левицкий тяжело встал и оперся ладонями о стол, будто ему было трудно стоять.

Он стоял, опираясь на стол и перегнувшись к Нечаеву, словно стараясь разглядеть его получше. Потом разогнулся — огромный живот, на котором еле сходился пиджак, как бы выкатился вперед, — Левицкий пожевал толстыми блеклыми губами и сказал наконец:

— Странно получается, по-моему. Выходит, все дело в Левицком. Так сказать, отработанный кадр… — Ему было трудно говорить, и, подняв руку, он потянул узел грязноватого, заляпанного галстука. — Но, если оставить пока в стороне вопрос о Левицком, предложение товарища Нечаева, по-моему, не только инженерное, но и партийное. Я за него.

И так же тяжело, как поднялся, сел, уже ни на кого не глядя, будто эта минута измотала его вконец.

Какое-то время в директорском кабинете вновь было тихо, и Нечаев подумал, что все ждут. Ждут, что скажет Силин, ждут, потому что побаиваются попасть впросак со своим мнением, а Силин молчит, потому что сейчас, после того, что сказал Левицкий, ему ох как нелегко высказаться против этого предложения.

— Вы хорошо обдумали? — негромко спросил Силин. Казалось, ему понадобилось усилие, чтобы нарушить долгую тишину. — Вы сможете обосновать свое предложение цифрами? Одной прозы мне маловато.

Нечаев улыбнулся. Это было так похоже на Силина! Ироническое замечание насчет «прозы», конечно, не случайно: он как бы оставлял за собой право на сомнение. Тогда Нечаев — снова без всяких бумажек — начал называть цифры и видел, что Силин быстро записывает их. Нечаев говорил спокойно, и уже одно то, что он обходился без шпаргалки, производило впечатление: стало быть, он действительно все хорошо обдумал.

Он не уловил тот момент, когда здесь что-то переменилось. Вдруг все заговорили разом; он различал только отдельные слова или обрывки фраз: «…интересно…», «…это потребует дополнительных…», «…снижение выхода на первых порах…». Силин не вмешивался: он сидел, держа перед собой листок, на котором были записаны нечаевские цифры. Но и в нем тоже что-то уже переменилось.

— Что скажет главный инженер? — спросил он.

Заостровцев повел острым носиком, будто принюхиваясь.

— Для меня, честно признаться, это… несколько неожиданно, что ли, а всякая неожиданность в нашем деле требует анализа.

— Вы, оказывается, еще и дипломат, Виталий Евгеньевич, — прогудел Левицкий.

— Я инженер, — холодно ответил Заостровцев. — И вы, между прочим, тоже. Считаю, что предложение товарища Нечаева нуждается во всестороннем обсуждении. Мы не кавалерийская часть, и с наскока у нас ничего не должно делаться…

Опять все поглядели на Силина. Он улыбался! Нечаева поразило не то, что он улыбался — обычно он был хмур, и сама по себе эта улыбка могла показаться необычностью, — его поразило, что Силин улыбался ему! А затем, кивнув, остановил главного инженера.

— Ну вот и хорошо. Хватит вам двух дней на раздумье, Виталий Евгеньевич? Через два дня прошу доложить окончательное решение. Что же касается меня, то я согласен с товарищем Левицким: предложение не только инженерное, но и партийное. С этим все! Но требовать с вас, товарищ Левицкий, теперь буду не только я. И, грешным делом, думаю, что Нечаев будет требовать с вас даже больше, чем я. Устраивает вас такой вариант?

— Устраивает, — буркнул Левицкий.