Семейное дело

— Ну и черт с ним! — взорвался Алексей, который ходил с ними по цеху. — Что ты его как красную девицу обхаживаешь? Смотреть тошно. Ты обхаживаешь, а он перед тобой вытрющивается. У него же на карточке написано — барыга.

— Все? — спросил Бесфамильный. — Выступил?

— Могу еще, — сказал Алексей и пошел к выходу. Рабочий день уже кончился, ему нечего здесь делать. Ему было обидно за Ваську, за то, что он мечет бисер перед этим таксистом, тратит время, и, если даже случится так, что он уломает Еликоева, с ним еще все намучаются.

Он не успел пообедать, когда раздался звонок, — пришел Бесфамильный. Так и должно было быть, подумал Алексей. Сейчас будет накачка на тему бережного отношения к людям.

— Заходи, — дожевывая котлету, сказал Алексей. — Только я сначала поем, а потом уж можешь воспитывать меня. Могу предложить грибной суп и второе.

— Давай, — согласился Бесфамильный. — У вас, пограничников, те же заповеди были? «Все полезно, что в рот полезло»…

— И «от сна еще никто не умирал», — подхватил Алексей.

Бесфамильный ел медленно, словно наслаждаясь самим этим процессом, или нарочно тянул время? Здесь, у Алексея, он уже бывал и поэтому держался без скованности впервые попавшего в чужой дом человека. Впрочем, Алексей давно заметил это его умение быстро, почти сразу, осваиваться в любом месте и любом положении.

— Отец отдыхает? — спросил он, и Алексей усмехнулся. Это было тоже сказано по-военному, потому что в армии начальство никогда не опаздывает, а задерживается, и не спит, а отдыхает.

— Задерживается. Так ты к нему или ко мне?

Бесфамильный не ответил. Он доедал котлету с картошкой. Он был слишком занят этим делом, чтобы ответить.

— Спасибо, брат. Ну, а поскольку дома никого нет, мог бы я тебе и врезать за сегодняшнее. Да не бойся, не врежу. Ты когда-нибудь стихи читаешь?

— В школе проходил. «Как ныне сбирается вещий Олег…» Почитать? Или — «Мой дядя самых честных правил…»

— А я Прокофьева люблю, — сказал Васька. — Прочитал однажды — и все, и ошалел. «До всего на свете есть мне дело, и не только мне, а мне с тобой». Так вот, слушай и не перебивай. Я прозой говорить буду — о тебе. Не люблю, когда что-то за пазухой лежит.

— Булыжник? — усмехнулся Алексей.

— Он самый.

— Из-за шоферюги?

— Из-за тебя. То, что ты обложил Еликоева, — это еще полбеды. А вот то, что ты мимо жизни идешь, — вот это, брат, уже полная беда.

Он говорил спокойно, ровно, негромко, время от времени проводя рукой по коротко стриженным рыжеватым волосам, будто сдерживая себя этим движением.

— Да, мимо жизни… То комсомольское собрание помнишь? Так ведь это не ты выступил — это я тебя выпихнул, а иначе промолчал бы в тряпочку, и все!

Он был жесток сейчас, Бесфамильный. Нельзя жить одной любовью. Да, конечно, сейчас тебе больно, это ясно. А ты ушел в эту боль и не замечаешь, что от тебя требует жизнь. Когда чуть не развалилась бригада — промолчал? Промолчал! Свое отработал — и ушел, и трава не расти!

— Погоди, — перебил его Алексей. — Ты-то откуда про мою любовь знаешь?

— Знаю, — сказал Бесфамильный. — Я, брат, все знать должен. И совсем твердо знаю, что ты не имеешь права жить так. Любишь — люби на здоровье, твое от тебя не уйдет. А плыть по жизни — это, брат, прости уж на резком слове, — подленькое это дело. Вот и весь мой булыжник.

— Чего же ты от меня хочешь? — Алексей сидел как оглушенный. То, что сказал ему Бесфамильный, казалось ему не просто жестоким, а бессердечным.

— Я хочу, чтобы ты в жизни был хозяином.

Он встал и протянул Алексею руку. Невысокий, коренастый, он вдруг показался Алексею могучим — столько уверенности, столько убежденности было в нем сейчас.

Бесфамильный не был человеком упрямым, но в той истории с Еликоевым он не видел никакого другого способа добиться своего, кроме как быть упрямым. Или упорным — кому какое слово больше нравится. Конечно, кто-то должен и шоферить, и такси — не роскошь, а самый удобный способ передвижения, однако Бесфамильный нутром чувствовал, что новая работа Еликоева тяготит, а может быть, не только одна работа — что-то в нем сидит, ворочается там, как мельничный жернов, но он не торопил Еликоева. Захочет — расскажет сам. Но даже он не ожидал, что Еликоев так быстро пойдет на откровенный разговор, и только потом понял — слишком долго тот носил свою тяжесть невысказанной.

В тот день, вернее, вечер, когда он привел Еликоева на испытания «десятки», и когда они утонули в реве турбины, и когда минут через сорок выскочили из испытательного бокса, Еликоев заметно нервничал.

— Ты чего? — спросил его Бесфамильный. — Спешишь куда-нибудь? Выходной-то у тебя вроде бы завтра.

Еликоев снова поглядел на часы.

— Мне надо уехать сегодня. Может, успею на последнюю электричку. — И, усмехнувшись, добавил: — Буду ловить такси. Авось кто-нибудь из ребят подкинет до вокзала. Так что извини уж.

— Сообщи обстановку, — сказал Бесфамильный. — Ну, в смысле — куда и зачем? Я бы сам с тобой за город махнул.

— Нет, — сказал Еликоев, отворачиваясь. — Там у меня и остановиться-то негде.