Семейное дело

…Оказалось, что на барже были не только эти детишки и она с Сережей. Там, внизу, в холоде, провели ночь десятки погорельцев, и утром вышли оттуда, закутанные кто во что. На берегу, возле причала, разложили костры, люди грелись и готовили пищу, голодные собаки бродили между ними, ожидая брошенной корки. Прошел слух, что к вечеру всех разместят в городе, которые с детьми — в первую очередь, разумеется. Подошли две «эмки», несколько штатских и военных оглядели пожарище, поговорили с людьми и уехали. Слух вроде бы подтверждался. Через час грузовичок привез походную кухню, а на санитарной машине увезли пожилую женщину — она была в беспамятстве. Говорили — у нее удар. И как бы ни было плохо сейчас тем, кто сбился здесь, на барже и у костров, плохо так, что хуже некуда, — одно то, что о них знали, думали, заботились, пусть немного, но облегчало надеждой на хоть какое-то устройство, тепло и еду. И кто-то уже ходил со школьной тетрадкой в руках: «Игнатьевы! Сколько вас? Карякины! Детишек четверо? Не думали, когда строгали… Павловские!»

Потом появились новые слухи, и один бог знал, откуда они брались здесь, — что размещать в городе не будут, а пришлют машины, увезут всех на станцию и поездом — на Урал, потому что завод будут эвакуировать не то в Челябинск, не то в Нижний Тагил. Нет, завод эвакуировать не будут, потому что немцы сбросили где-то десант и дорога перерезана, решено все взорвать… Нет, ничего взрывать не станут, потому что десант наши перебили, а в городе уже ищут, кого еще можно уплотнить… Нет, уплотнять не будут, а разместят всех в школе, по классу на семью. Нет, занять школу не разрешили, зато освобождают Дворец культуры имени Орджоникидзе — вот там-то и разместят всех…

Но пока в домике на барже то и дело появлялись незнакомые женщины, чтобы взглянуть на своих детишек, просили Ольгу побыть с малыми (Сережа ушел утром), а детишки орали, плакали, и Ольга не знала, что делать с мокрыми. Ей хотелось есть. Она пошла в кладовку — дверь была открыта, мешок с воблой исчез, не оказалось и кадки с кислой капустой, которую мать шинковала по дороге сюда, в Большой город. Ольга не огорчилась. «У людей все погибло, понимать же надо!» Она это понимала. Ей было обидно не оттого, что незнакомые люди все взяли, а оттого, что ничего не оставили ей самой. Можно было пойти к Анне Петровне, но она стеснялась, даже думать не могла об этом. Но ей повезло. Какая-то молодая женщина в мужском драповом пальто с подогнутыми рукавами заглянула в кладовку и обрадованно воскликнула: «Вон ты где! А я тебя в доме ищу». В руке у нее была миска с кашей, должно быть из той полевой кухни, и поверх каши лежал пятачок масла. Уже в домике молодая женщина сидела на топчане, смотрела, как Ольга ест кашу, и, нагибаясь, заглядывала в глаза:

«Ботиночки-то высохли? Я, когда нашла тебя, сразу увидела — мокрехоньки! Ну, думаю, захворает, это как пить дать — захворает! А ты ничего, вроде бы не захворала… Это ведь я тебя нашла. Ты хоть и худенькая, да тяжелая оказалась. Я тебя еле-еле сюда притащила. Если б я тебя не нашла, ты бы совсем замерзла на земле».

От нее пахло вином, и говорила она не переставая:

«А ты не бойся, мы тебя не оставим, ты ешь, ешь, пока каша горячая, а я тебя сразу узнала, мы с твоей мамочкой знакомы были… Ты не бойся, меня тетей Катей звать, муж у меня с первого дня как на фронт взят, а с твоей мамочкой у нас свои интересы были, если б не война, хорошо бы жили, я ей уже и дом здесь приглядела. Денежки-то у нее были, да?»

«Были», — нехотя сказала Ольга.

«Я знаю, что были, — закивала тетя Катя и огляделась, будто стараясь увидеть, где эти деньги. — Здесь они или на сберкнижке — не знаешь?»

«С собой увезла, — сказала Ольга. — На окопы».

«Ну и человек, господи прости! — всплеснула руками тетя Катя. — Да зачем ей деньги на окопах-то? Вернее, что ли, за пазухой? Ведь огромные деньги у нее были, понимаешь? И тебе ничего не оставила?»

«Тридцать рублей».

«Красненькую! — недобро усмехнулась тетя Катя. — Мельче небось не было, не то бы и ее не оставила. А ты одолжи мне ее, красненькую-то. Я тебе потом верну. Заработаю и верну, честное слово. У меня ведь все сгорело. Вот — в мужнином пальто хожу. Шуба кротовая была — пых! — и нету! Да ты не бойся, я же сказала — верну».

«Нам с Сережей жить на нее надо…»

Тетя Катя засмеялась, откидывая голову. У нее были ровные, белые, красивые зубы.

«Да что ты на красненькую купишь? В магазинах-то пусто. А мне сейчас вот как надо. И потом… я же тебя спасла, можно сказать, все-таки».

Ольга вынула теплую тридцатку и протянула тете Кате. Та чмокнула ее в лоб и, запахнув пальто, выскочила из домика.

К вечеру всех погорельцев увезли в город. Сережа не возвращался. Не приходила и Анна Петровна, и Ольга пошла их искать.

Она помнила тот серый, некрасивый, обшарпанный дом, сразу за мостом, в котором жил Сережа, но увидела одну стенку с дырками окон — все остальное обратилось в битый кирпич, из которого торчали балки.