Семейное дело

Час был поздний. Усвятцев пошел провожать домой свою девушку — Лиду; Будиловский, помявшись, сказал, что ему, в общем-то, тоже пора, и поднял руку, останавливая такси. Коптюгов остался с новой знакомой — Ниной и взял ее под руку.

— Ну а я провожу вас.

— У вас хорошо воспитанный подручный, — сказала Нина.

— Сашка-то? Будиловский? Думаете, вежливо смылся? Ерунда! Просто у него два рабочих дня, и ему жутко хочется спать.

— Почему два? — удивилась Водолажская.

— Он еще в газету пишет. Не встречали его фамилию?

— Нет, — призналась Нина. — А ваш второй подручный…

— Уникум! — весело сказал Коптюгов.

— Это я сама заметила, — так же весело поддержала его Нина.

В кафе она зашла сегодня случайно — купить болгарских сигарет, и тут же ее схватил этот длинный киношник, уговорил сесть за столик к «настоящим ребятам», время у нее было, она согласилась. И не пожалела об этом. Действительно, было интересно не просто смотреть, как работает съемочная группа, но и самой участвовать в этом действе: пересаживаться несколько раз, чтобы «поймать свет», подставлять лицо гримерше («У вас, милая, лоб так блестит, что всю пленку засветит»), не глядеть в объектив, делать вид, что тебя ужасно занимает беседа, короче говоря, играть в кино, хотя режиссер молил и требовал держаться естественно и забыть, что их снимают.

— Коптюгов, голубчик, вам же очень нравится Нина, верно? Ну, наклонитесь к ней, шепните хорошее слово. Ах, не знаете какое? Я в ваши годы знал, что надо шептать. Пусть улыбнется! Или расскажите всем какую-нибудь смешную историю, черт бы вас побрал!

Коптюгов, фыркнув, сказал:

— Историй сколько угодно! — И, обернувшись к Нине, спросил: — Хотите расскажу, как я с Генкой Усвятцевым познакомился? Ну, колоссальная байка!

И действительно, все, кроме Генки, так и покатывались, когда Коптюгов начал рассказывать, как он познакомился с ним. Шуршала камера — они не обращали на нее внимания, и толстенький режиссер умолк за соседним столиком.

История же была впрямь забавной. Прошлой зимой Коптюгов увидел, как возле одного дома люди замедляют шаги и смотрят на окно первого этажа. Было морозно, градусов, наверно, двадцать. Коптюгов тоже поглядел туда, куда глядели все: окно открыто настежь, а за ним сидит голый до пояса парень и ловит музыку на своем транзисторе.

Коптюгов остановился и положил руки на подоконник — парень даже не повернулся к нему.

— Послушай, — сказал Коптюгов. — Ты что, шизик?

— Это почему же? — спокойно, по-прежнему не оборачиваясь, спросил тот.

— Йог?

— Мимо, — сказал парень.

— Незаконнорожденный сын моржа и пингвина?

— Я же сказал тебе — вали мимо, — отозвался парень. — Улицу загораживаешь.

Коптюгов глядел на его широкие плечи, мускулистые руки, крепкую, поросшую светлым волосом грудь и вдруг подумал: да вот он тебе, подручный! Те двое, с которыми он работал тогда, злили его — неповоротливые, дохлярики какие-то, пацаны длинноволосые, пижоны.

— Может, пригласишь? — спросил Коптюгов. — Деловой разговор есть.

— Я отдыхаю. Прием с семнадцати до двадцати.

— Дембиль? — догадался Коптюгов.

— Ну! — сказал парень, впервые за все время разговора поглядев на него.

— Ты что ж, осенью демобилизовался и до сих пор сачкуешь, что ли?

— Ну! — снова сказал парень.

— С сибиряками служил?

— В Сибири. А ты откуда знаешь?

— У нас здесь не нукают, — засмеялся Коптюгов. — Это только сибиряки нукают.

— Валяй, — сказал парень. — Во двор, направо, квартира пять.

— Ты только окно закрой, — попросил Коптюгов. — Я еще пожить хочу на белом свете.

Странной была эта комната, куда он вошел. Портреты на стенах — Евтушенко, Алла Пугачева, Олег Блохин, Анатолий Фирсов, и среди них — фотографии девушек, все в рамках. Стол, два стула, шкаф, старый-престарый диван — и сучковатые березовые стволы, подпирающие потолок. По сучкам развешаны рубашка, свитер, пиджак. На столе — лосиный рог с натыканными в него окурками. А над диваном — щучьи черепа, огромные, страшенные, как горячечный сон.

— Лихо! — сказал Коптюгов, оглядываясь. — Хиппуешь помаленьку?

— Самоутверждаюсь, — ответил парень.

— Нравится?

— А что? Вчера я не такое видел. Идут двое, у нее сапоги до… а у него из-под дубленки красные штаны, и детский паровозик за собой на веревочке тащат. Во дают, а?

— Дают, — согласился Коптюгов, — будто «Войну и мир» написали или закон относительности открыли.

— Какой, какой закон? — переспросил парень.

— Относительности, — фыркнул Коптюгов. — Ладно, давай знакомиться. Коптюгов моя фамилия. Между прочим, когда я на гражданку вернулся, тоже первое время чудил дай бог как! Хотелось скорей свободой насладиться. Так ты что, на самом деле сачкуешь?

— Ну! — сказал тот.

— Двести пятьдесят рэ в месяц — пойдет? Это в среднем. Может, и больше.

— Спасибо, кормилец, век не забуду!

— Брось, — поморщился Коптюгов. — Ты здесь, у окна, на свои мускулы девок ловишь, разве я не понимаю? А тебе дело делать надо. Короче, пойдешь ко мне в подручные? Профессия редкая, подручных у нас нигде не готовят, я научу. Условие одно — держаться за меня, тогда не пропадешь.