Семейное дело

Ах ты, господи прости,
что бы мне изобрести?
Изобрел два винтика,
мне сказали: «Киньте-ка!»
Изобрел веретено,
слышу: «Изобретено…»

Он просыпался, сгребал ребят в охапку и тащил на себя — визг, возня, Юшка норовит вспрыгнуть на диван и пронзительно тявкает оттого, что ей с ее короткими ножонками никак, — пробуждение всегда было счастливым.

— А ты когда выходной?

— Через сто дней.

— А сто — это много?

— Много.

— Значит, ты нас в зоопарк поведешь, когда мы уже вырастем? — это прямолинейный Сашка.

Машка более тонкая натура:

— А я вот своих детей буду водить сразу, как нарожаются.

Он ехал на работу и невольно, а быть может, еще продолжая домашнюю радость, напевал про себя: «Ах ты, господи прости, что бы мне изобрести?..» Но, черт возьми, какой же «арбуз» все-таки может выкатить турбина?

Во второй раз Василий Бесфамильный поехал в таксомоторный парк без Алексея. Так было надо. Лучше поговорить с Еликоевым с глазу на глаз.

Накануне он узнал, когда у Еликоева кончается смена, и все-таки не рассчитал. То ли у того была какая-то дальняя ездка, то ли поломка в пути — ждать пришлось больше часа. Увидев Бесфамильного, Еликоев усмехнулся через стекло и помахал рукой — жест, означавший: «А, опять ты? Ну, подожди меня еще малость». И Бесфамильный ждал еще минут сорок, ждал терпеливо, как кошка мышку; не сукин же он сын, этот Еликоев, не удерет же через какой-нибудь другой ход?

Еликоев не удрал.

Они пожали друг другу руки, и со стороны могло показаться — вот один старый друг ждал другого, а теперь у них свободное время, и они пойдут посидеть где-нибудь, выпьют по кружке пива, потому что давно не виделись и надо поговорить по душам.

Что ж, все правильно. Бесфамильный так и предложил — пойти выпить пивка, только не в бар, где надо выстоять верстовую очередь, а к нему домой. У него в холодильнике полдюжины чешского.

— Сблатовал? — спросил Еликоев. — Чешское днем с огнем не достанешь.

— Будущая теща в гастрономе работает.

— Понятно. Значит, тебе повезло. Пойдем пить чешское.

— Я здесь недалеко живу, — успокаивающе сказал Бесфамильный.

— Занятный ты мужик, — сказал Еликоев. — Неужели все еще надеешься на что-то?

— Так ведь и ты тоже занятный, — сказал Васька. — А я занятных люблю. Вот у нас в бригаде один малый есть — за три дня два слова говорит. Я вас познакомлю. Интересно, что ты про него скажешь…

— Скажу, что немой, — фыркнул Еликоев. — Зато, я вижу, другие у вас поболтать мастера!

— Ты о том парне, об Алешке?

— И о тебе.

— Понимать надо, голуба! — серьезно сказал Бесфамильный. — Алешка два года в погранвойсках отслужил. Полсуток на границе — не очень-то поговоришь. Ну вот и наверстывает за целый год молчания. А я, видимо, от природы, что ли, разговорчивый. Так ведь и тебе за баранкой не очень-то много приходится разговаривать?

— Да уж, — ухмыльнулся Еликоев. — Сидишь и слушаешь. Почему-то пассажиры совсем не замечают шофера. Недавно даже вашего директора с какой-то бабенкой из Солнечной Горки вез. Сидят сзади и шепчутся, будто я не слышу. Уговорил он ее, кажется…

— Тормозни, — сказал Бесфамильный. — Дальше, брат, начинается сплетня. Мы пришли. Двигай на пятый этаж.

— Занятный ты мужик, — повторил Еликоев, покосившись на него. Очевидно, его удивило, как резко Бесфамильный оборвал его рассказ о директоре. Другой бы на его месте уши развесил и рот варежкой раскрыл, — как же, сам директор! — а этот так и рубанул — «сплетня».

Бесфамильный жил в огромной коммунальной квартире, и, прежде чем попасть в его комнату, надо было пройти длинный, как тоннель, заставленный шкафами коридор. Из-за дверей доносились голоса, детский плач, музыка. Какая-то старуха выкатилась из кухни, держа перед собой сковородку с яичницей, и они вовремя успели отскочить, иначе сковородка наверняка уперлась бы кому-нибудь из них в живот. «И не проси! — громко сказал где-то раздраженный женский голос. — И у соседей чтоб не смел…»

— На маленькую сосед клянчит, — сказал Бесфамильный. — Входи.

Он толкнул дверь, и та открылась. Никакого замка не было, это Еликоев отметил, пожалуй, подсознательно. С порога он быстро оглядел комнату: чисто, пусто и неуютно. Холодильник действительно был. И один-единственный портрет на стене — большая фотография в рамке: белозубый парень в берете с эмблемой десантных войск и в тельняшке, виднеющейся из-под расстегнутого ворота гимнастерки.

— Родственник? — спросил Еликоев.

— Побольше, — сказал Бесфамильный, вытаскивая из холодильника первые две бутылки. — Ты же читал ту статью…

— А, — вспомнил Еликоев. — Значит, это он тебя за стропы ухватил? — Он все смотрел на этого парня, словно удивляясь, как он ухитрился это сделать, и молодчина, что ухитрился, иначе он, Еликоев, не сидел бы сейчас здесь, в этой чужой незнакомой комнате, и не пил бы холодный, горьковатый чешский «Пльзень». — Действительно, побольше родственника… Ну, а девчонку-то свою чего на стену не повесил?

— Зачем? — спросил Бесфамильный. — Она этажом выше живет.