Семейное дело

Эти дни измотали и его. Домой он приходил, когда жена и ребята спали. Нехотя, словно по какой-то непременной обязанности, ел на кухне и ложился на маленький неудобный диванчик. Ему казалось, что стоит только дотянуть голову до подушки — и все, он провалится в сон, но сон приходил не сразу, и вовсе не потому, что диванчик был такой неудобный. Собака Юшка, породы «интерьер», как называл ее Нечаев — подобранная им во дворе дворняжка с доброй мохнатой мордочкой, — вскидывала лапы на диван, норовила лизнуть в лицо; приходилось выставлять ее в коридор. Собака скулила, ручки проклятого диванчика врезались в ноги, и сон не шел. Какой все-таки «арбуз выкатит» турбина? Как будет работаться с Силиным?

Впрочем, все, что касалось Силина, сейчас его беспокоило куда меньше. Став секретарем парткома, Нечаев не искал с ним встречи с глазу на глаз; Силин сам отвел его в сторону. Те, кто был тогда в кабинете секретаря, поняли, что не надо мешать, и, сделав озабоченные лица, будто одновременно вспомнив о каких-то неотложных делах, вышли.

— У нас с вами, на мой взгляд, сложились не очень-то ровные отношения, — сказал Силин. — Но, хотите верьте, хотите не верьте, я рад, что мы достаточно хорошо знаем друг друга. Простите уж грубое слово — не надо будет тратить время на обнюхивание. Мне не хотелось бы одного: чтобы мы вцеплялись друг в дружку. Характеры у нас примерно одинаковые, сколько я понимаю, и ссор не боимся оба — так вот, наверно, лучше будет, если мы станем избегать этих ссор. А?

Все это он говорил спокойно, веско, словно размышляя вслух с самим собой, и, если б не вопрос в конце, можно было бы подумать, что и впрямь он говорит с неким воображаемым, а не живым, здесь же перед ним стоящим человеком. «А все-таки ты не случайно завел этот разговор», — подумал тогда Нечаев. Это было совсем непохоже на Силина, каким его Нечаев знал. Он только не мог еще понять, определить для самого себя, куда Силин клонит. Впрочем, на раздумья по этому поводу у него не было времени, да и такая программа его вполне удовлетворяла.

— Наверно, дело не в наших характерах и не в наших темпераментах, Владимир Владимирович, — ответил он.

— В чем же? — спросил Силин.

— В методах работы. В философии работы, если можно так сказать.

— Сказать можно что угодно. Но у нас, по-моему, разная работа.

Ага, вот в чем дело! Все-таки не выдержал, высказал хоть и не до конца, что хотел! Дескать, ты занимайся своими партийными делами и не лезь в мои. Что ж, ничего нового. Губенко вполне устраивал его именно этим, и это не было секретом ни для кого.

— У нас одинаковая работа, Владимир Владимирович, — тихо и ровно ответил Нечаев. — И если вы думаете, что партком и его секретарь не должны влезать во все подробности, даже, если хотите, мелочи нашей заводской жизни, грош цена такому секретарю и такому парткому. И мне очень хотелось бы, чтобы для выполнения вашей программы наших с вами отношений вы это поняли.

Силин несколько раз качнул головой, и непонятно было, соглашается он или сожалеет, что с самого начала, с первого же разговора все пошло не так, как думалось ему.

— Ну что ж, — сказал он, протягивая руку, — поживем — увидим.

А потом Нечаев застрял в цехе, предварительно позвонив в райком Званцеву. До начала испытаний слишком мало времени. Если он понадобится, найти его можно только здесь. Званцев ответил:

— Хорошо, делай так, как считаешь нужным. Я не буду тебя тревожить. Как у тебя с Силиным?

Значит, вопрос их отношений волнует и Званцева? Он сказал, что пока никаких отношений нет, хотя они видятся ежедневно.

— Почему ты спросил об этом?

— Потому что Силин сразу же должен навалиться на тебя. В этом он весь. Если б он был хоккеистом, то его можно было бы сравнить с Петровым или Филом Эспозито.

Нечаев рассмеялся. Ничего себе сравнение! Но я ведь тоже не вратарь и не стану лишь отбиваться. Он ничего не рассказал об их первом — и пока единственном — разговоре. Зачем? Уж если продолжить это хоккейное сравнение, Силин долго вел разведку, а потом слегка кинул шайбу: пройдет — не пройдет? Не прошла… Званцев ошибся — никакого давления не было. Может быть, это было не в характере Силина, но зато вполне объяснимо. Он изменил самому себе. Он не хочет никаких ссор. Он не пойдет на резкий разговор со мной.

Все это Нечаев снова и снова перебирал в памяти, как бы прокручивая одну и ту же ленту. Он не обманывался относительно того, будто все постоянно будет обстоять именно так. Возможно, где-то когда-то наступит срыв — не его, а Силина. Но потом — и в этом он был уверен — все опять войдет в свое русло. С этим он обычно и засыпал, уже не слыша скулящей в коридоре Юшки и не чувствуя занемевших ног.

Его будили дети и собачонка.

Дети — Сашка и Машка — вставали рядом и начинали петь ту самую «инженерную» песню, которой он пять лет назад укачивал своих двойняшек: