Семейство Доддов за границей

Пріятная жизнь! Жаль только, что есть въ ней и небольшія непріятности, изъ которыхъ важнйшая: живу здсь не одинъ. Ты не можешь вообразить, Бобъ, до какихъ уловокъ я принужденъ доходить, чтобъ не догадались мои знакомцы о моемъ почтеннйшемъ родств. Иной разъ я говорю, что старикъ — мой дядька; иной разъ — что это мой дядя, такой мильйонеръ, что я принужденъ примиряться со всми его странностями. Мало того: однажды мн привелось въ концерт слушать дкія замчанія о костюм моей, такъ-называемой, «тётки», и терпть, какъ матушку величали une pr'ecieuse ridicule. Ихъ ршительно невозможно удержать дома: не понимаю, какъ он узнаютъ о всхъ концертахъ, гуляньяхъ и т. д. и повсюду являются непремнными постительницами. Я самъ преобразился до такой степени, что два раза въ парк, при встрч съ ними, проходилъ какъ мимо чужихъ и не былъ узнанъ. Не дале, какъ вчера вечеромъ, въ All'ee Verte, я чуть не сбилъ отца съ ногъ дышломъ своего тэндэма, и нын за завтракомъ слышалъ отъ него всю эту исторію, съ пріятнымъ увреніемъ, что «онъ узнаетъ этого молодца, лишь бы только встртить, и порядкомъ отбарабанитъ ему бока». Вслдствіе такой угрозы, я заказалъ себ другую бороду и новые усы, избравъ цвтъ Prince Albert, вмсто чернаго, какой носилъ прежде. Скажу, что тяжело бываетъ молча слушать, какъ твои собесдники потшаются надъ твоей сестрой; но Мери Анна неисправима никакими совтами. Кэри спасается тмъ, что терпть не можетъ здшняго общества — также непослдняя нелпость.

Мой старикъ посылаетъ, кажется, письмо за письмомъ къ Викерсу, нашему депутату, о моемъ опредленіи на службу. Надюсь, его просьбы не будутъ исполнены; потому-что, признаюсь теб, не предвижу большаго удовольствія отъ того, чтобъ сидть съ утра до ночи за конторкою въ таможенномъ управленіи, или прозябать въ колоніи. И зачмъ, въ-самомъ-дл, принимать мн подобныя мста? У насъ порядочное помстье; положимъ, что оно заложено и перезаложено; но разв мы одни запутались въ долги? Вс наши сосди точно тоже. Если выбирать службу, то я предпочитаю поступить въ легкую кавалерію. Пишу теб объ этомъ, потому-что твой дядя, Порсель, тоже придумываетъ, относительно моей каррьеры, разные планы, которые не могу не назвать крайне-унизительными для меня: нтъ на земл ничего вульгарне и пошле такъ-называемыхъ «ученыхъ профессій»: твоему дяд не удастся заставить меня пить изъ кладязя медицины или законовднія. Ненужно особенной проницательности, чтобъ знать, какъ стали бы на меня тогда смотрть мои ныншніе знакомцы: люди, къ обществу которыхъ теперь принадлежу, не захотли бы знаться со мною. Я столько разъ слышалъ ихъ мннія объ этомъ, что не могу ршиться на глупость. Какъ бы ни смотрли у насъ, въ Ирландіи, на докторовъ и юристовъ, но за границей они считаются очень-невысокаго полета птицами.

Лордъ Джорджъ Тайвертонъ вчера говорилъ мн: «почему вашъ отецъ не хочетъ подумать о вашемъ выбор въ парламентъ? Вы тамъ поставили бы себя отлично». Эта мысль мн очень понравилась. Самъ лордъ Джорджъ также членъ парламента, отъ мстечка Гёрнби, но никогда не бываетъ въ засданіяхъ, и состоитъ членомъ только для-того, чтобъ имть отпускъ изъ своего полка. Говорятъ, что онъ самый «лихой малый» въ цлой арміи. Онъ ужь спустилъ свои семнадцать тысячъ фунтовъ годоваго дохода, и сто-двадцать тысячъ фунтовъ женнина приданаго. Теперь они разошлись, и у него осталось только тысячу-двсти фунтовъ дохода — чмъ тутъ, кажется, жить? «Какъ-разъ довольно на сигары» говоритъ онъ. Онъ отличнйшій человкъ, какого только я видлъ, веселости неописанной, и самъ удивительно-спокойно подшучиваетъ надъ своими злоключеніями. Нтъ человка, который бы лучше зналъ свтъ, а ему всего только двадцать-пятый годъ. Нтъ ростовщика, нтъ любителя пари на скачкахъ, нтъ танцовщицы, съ которыми бы не былъ онъ знакомъ. Какіе забавные анекдоты разсказываетъ онъ о своихъ лондонскихъ похожденіяхъ! Когда онъ увидлъ, что спустилъ ужь ршительно все; когда у него отобрали лошадей, наложили запрещеніе на домъ — онъ задалъ въ Гёрнби блестящій пиръ, пригласилъ на него половину графства и шестьдесятъ человкъ изъ Лондона. «Я ршился (говоритъ онъ) закончить великолпнымъ финаломъ; и, увряю васъ, веселость компаніи нисколько не уменьшалась оттого, что вилки и ложки, которыми ли мы, ужь были подъ секвестромъ. Все было у меня описано, даже пуговицы и пряжки, блествшія на моихъ офиціантахъ. Сли за столъ въ два часа; ужинъ былъ удивителенъ: Мэрритонъ, его приготовлявшій, превзошелъ самого себя. По окончаніи стола, я протанцовалъ катильйонъ съ леди Эмиліей де-Молэнъ, и потомъ потихоньку вышелъ изъ залы, слъ въ почтовую карету, пріхалъ въ Дувръ, минута-въ-минуту ко времени, когда отправляется утренній пароходъ, и вышелъ на булонскій берегъ, вольнымъ и гордымъ, какъ Вильгельмъ Тель, или какъ орелъ». Это его собственныя слова, Бобъ. Но должно видть его жесты, слышать его голосъ, чтобъ постичь, какъ беззаботенъ, счастливъ, доволенъ можетъ быть человкъ, называющій себя «безвозвратно-разорившимся навки».