Семейство Доддов за границей

— А, понимаю! сказалъ я: — господинъ лордъ говоритъ о дуэли. Онъ поклонился, я продолжалъ: — очень-хорошо; я совершенно готовъ, когда и гд вамъ угодно. И если вашъ другъ не положитъ препятствій моему намренію, я сочту большою честью размняться потомъ пулями и съ вами, милордъ. Правда, у меня нтъ секунданта; я надюсь, мой трактирщикъ будетъ на столько обязателенъ, а вы, конечно, не откажете мн въ пистолет.

— Что касается вашего деликатнаго вниманія ко мн, сэръ, могу только сказать, что принимаю его, хотя въ то же время долженъ выразить сомнніе относительно возможности его исполненія: ваша дуэль не просто размнъ выстрлами для соблюденія формы: пока Гэмптонъ живъ, онъ васъ не отпуститъ съ мста живымъ!

— Итакъ лучшее, чти могу сдлать, застрлить его, сказалъ я; и потому ли, что смыслъ словъ моихъ былъ жестокъ, или потому, что въ голос была кровожадность, мой собесдникъ нсколько покоробился въ лиц.

— Чмъ скоре мы окончимъ дло, тмъ лучше, сэръ, сказалъ онъ надменно.

— И я такого же мннія, милордъ.

— Съ кмъ же могу я условиться, какъ не съ вашимъ секундантомъ?

— Я попрошу трактирщика; а если онъ откажется, уговорю знакомаго цирюльника, что на площади.

— Я долженъ сказать, сэръ, что въ первый разъ въ жизни буду имть такихъ компаньйоновъ. Нтъ ли у васъ поблизости какого-нибудь знакомаго соотечественника?

— Если бъ лордъ Тайвертонъ былъ здсь…

— Онъ не можетъ быть вашимъ секундантомъ: онъ близкій родственникъ моего друга.

Я старался кого-нибудь припомнить, по близко не было никого, и я принужденъ былъ сознаться въ томъ. Онъ довольно-долго думалъ, и наконецъ сказалъ:

— Такое обстоятельство требуетъ зрлаго обсужденія, сэръ. Когда печальный результатъ сдлался извстенъ въ обществ, необходимо, чтобъ не могли упрекнуть ни въ чемъ меня и моего друга, какъ джентльменовъ. Ваши друзья будутъ имть право спросить, кто былъ вашимъ секундантомъ.

— Печальнымъ результатомъ милордъ деликатно благоволитъ называть мою смерть?

Онъ слегка вздохнулъ, поправилъ галстухъ и пригладилъ усы, заглянувъ въ зеркало, висвшее надъ каминомъ.

— Еслибъ случилось, какъ, вы, милордъ, благоволите предполагать, сказалъ я:- нтъ большой важности въ томъ, кто былъ моимъ свидтелемъ, и, прибавилъ я, потирая бороду:- цирюльникъ былъ бы недурнымъ секундантомъ. Но я не разъ бывалъ въ длахъ подобнаго рода и почему-то выходилъ изъ каждаго живъ и здоровъ, а этого не могъ сказать мой соперникъ.

— Завтра, сэръ, вы будете стоять на барьер передъ человкомъ, который сбиваетъ наполеондоръ въ двадцати шагахъ.

Едва было не слетло у меня съ языка, что я былъ бы радъ, если бъ онъ отъискалъ у меня наполеондоръ для пробы своего выстрла; но я во время усплъ спохватиться и замтилъ только:

— Стало-быть онъ хорошій стрлокъ.

— Лучшій въ полку, сэръ; но дло не въ томъ: затрудненіе теперь въ секундант для васъ. Здсь, вроятно, есть какой-нибудь отставной офицеръ; если вамъ угодно будетъ поискать, я зайду къ вамъ вечеромъ и мы согласимся въ условіяхъ.

Я общалъ сдлать все, отъ меня зависящее, и проводилъ его изъ комнаты до самаго подъзда съ поклонами и всевозможною учтивостью, на которую, надобно сказать, онъ отвчалъ такою же любезностью, такъ-что мы разстались какъ-нельзя-лучше.

Я знаю, милый Томъ, вы найдете страннымъ, что, имя такое дло на рукахъ, я въ тотъ же мигъ, какъ онъ ушелъ, бросился взглянуть на мистриссъ Горъ Гэмптонъ; вамъ покажется странно, что я думалъ а ней, о не о себ, по это было такъ.

— Госпожа?.. вскричалъ трактирный слуга: — она ухала съ экстра-почтою полчаса назадъ.

— Ухала? куда же?

— По большой мюнхенской дорог.

— Не оставила она письма… записки… мн?

— Нтъ, сударь.

— Бдняжка забыла — такъ была убита! Она плакала, не правда ли?

— Нтъ, сударь; она была по обыкновенію; только, кажется, торопилась, потому-что чуть-чуть не забыла взять бутерброды съ ветчиной, которые велла себ сдлать.

— Бутерброды съ ветчиной! вскричалъ я, едва удержавшись на ногахъ. — Я буду застрленъ за женщину, а она иметъ спокойствіе заказывать бутерброды съ ветчиной! — Таково было размышленіе, поразившее мой умъ, и можетъ ли быть мысль боле горькая?

— Увренъ ли ты, спросилъ я: — что бутерброды были заказаны не для мадмуазель Виржини, или собачки?

— Не знаю, сударь; только госпожа говорила, чтобъ мы, пожалуйста, побольше положили горчицы.

Это была явная улика, милый Томъ: она любила горчицу — я часто это замчалъ. Судите же теперь, отъ какой ничтожной вещи можетъ зависть счастье человка: потому-что, признаюсь вамъ, пока былъ я твердо убжденъ въ томъ, что называлъ ея благосклонностью ко мн, я готовъ былъ бы сто разъ драться за нее на смерть. Но когда подумалось мн: «она дорожитъ тобою, Кенни Доддъ, столько же, какъ старымъ грошемъ; она въ эту минуту, можетъ-быть, смется надъ тобою, покушивая бутерброды съ ветчиною» — я вдругъ опустился, какъ утопающій, у котораго нтъ и соломенки, за которую бы схватиться. Говорите же теперь о несчастномъ, оскорбленномъ муж: разв я самъ не подхожу подъ тотъ же разрядъ? Относительно измны, мы оба надлены поровну, и, хоть убейте меня, не вижу теперь, изъ-за чего намъ драться?