Семейство Доддов за границей

Затмъ поднялось другое преніе, о томъ, до какой степени подвергаюсь я отвтственности въ дл моего сына, Dodd-fils'а; разныхъ степеней отвтственности было вычислено и обсуждено, если не ошибаюсь, четырнадцать. По ходу пренія началъ я думать, что выслушать ршеніе прійдется разв внуку Додда-сына; но красноглазый судья, повидимому, самый искуснйшій, прескъ преніе предложеніемъ пригласить меня — такъ онъ выразился — пригласить меня, объяснить, если мн будетъ угодно, что мн извстно о дл, которымъ теперь занимается судъ.

— Такъ, такъ, сказалъ президентъ: — пусть онъ разскажетъ намъ дло. И вс судьи и слушатели, казалось, единодушно согласились съ этимъ ршеніемъ.

Вы знали меня хорошо, Томъ; вы можете быть порукою, что никогда я не отказывался, если меня просили разсказать что-нибудь. Это во мн доходило даже до нкоторой слабости, и многіе говорили, что у меня есть привычка разсказывать одно и то же слишкомъ-часто. Какъ-бы то ни было, никто еще не говорилъ противъ меня, чтобъ я разсказывалъ изуродованныя, отрывочныя и безсвязныя исторіи; для чести своей репутаціи по части анекдотовъ, я ршился не подвергаться такому упреку.

— Милордъ, сказалъ я: — мн нечего разсказывать.

— Извольте разсказывать, повторилъ президентъ; и на этотъ разъ его тонъ и жесты показывали, что его терпніемъ нельзя играть.

— Что же разсказывать? жолчно спросилъ я.

— Все, что знаете; все, что слышали, прошепталъ мн Вангёгенъ, трепеща за мою опрометчивость.

— Милордъ, сказалъ я: — самъ я ничего не знаю; я лежалъ въ постели все это время.

— Онъ лежалъ въ постели все это время, сказалъ президентъ своимъ товарищамъ.

— Въ постели, сказалъ красноглазый: — посмотримъ, и онъ минутъ десять рылся въ груд бумагъ, лежавшихъ передъ нимъ.- Dodd-p`ere показываетъ подъ присягою, что онъ пролежалъ въ постели отъ 7-го числа февраля, когда пріхалъ сюда, до мая 19-го числа, включительно.

— Я не показываю этого, милордъ! вскричалъ я.

— Въ такомъ случа, что же онъ показываетъ? спросилъ красноглазый.

— Выслушаемъ его собственныя слова. Скажите намъ безъ утайки — что извстно вамъ? сказалъ президентъ, въ голос котораго было слышно искреннее состраданіе къ запутанности моихъ отвтовъ.

— Милордъ, сказалъ я: — съ величайшимъ въ мір удовольствіемъ желалъ бы обнаружить ту искренность, которой вы требуете; но если я увряю васъ, что дйствительно ничего не знаю…

— Ничего не знаете, милостивый государь! возразилъ президентъ. — Не-уже-ли вы хотите сказать суду, что вы находитесь и находились въ совершенномъ не вдніи относительно ршительно всхъ фактовъ поведенія вашего сына; что вы никогда ничего не слышали о непріятныхъ обстоятельствахъ вашего сына и усиліяхъ его избавиться отъ нихъ?

— Если для васъ удовлетворительны показанія, основывающіяся на слышанномъ отъ другихъ, сказалъ я: — я готовъ передать вамъ эти пересказы; и, переведя духъ, потому-что видлъ передъ собою длинный путь, я началъ; а писецъ по-временамъ просилъ меня пріостанавливаться немного, чтобъ ему успвать за мною.

— Пять или шесть недль назадъ, милордъ, мы, то-есть мистриссъ Доддъ, дочери, Джемсъ и я, сдлали поздку на Ватерлооское Поле, по естественному желанію видть мсто, столь тсно-связанное съ воспоминаніями отечественной славы. Не буду утруждать васъ какими-либо подробностями о нашемъ разочарованіи, ни изъявлять сожалніе о совершенномъ отсутствіи символовъ, которые могли бы оживлять въ памяти событія великаго дня. Дйствительно, за исключеніемъ большаго льва съ поджатымъ хвостомъ, нтъ тамъ никакихъ эмблемъ побдоносныхъ націй.

Я умолкъ на-минуту, милый Томъ, чтобъ видть, какое впечатлніе произведутъ на нихъ эти слова. Но они были безчувственны, и я понялъ, что моя бомба никого не задла своимъ взрывомъ.

— Мы бродили по полю, милордъ, два или три часа; наконецъ достигли Гугумона въ самое время, чтобъ укрыться отъ страшной грозы, разразившейся надъ нами; и здсь-то Джемсъ случайно пришелъ въ столкновеніе съ молодымъ человкомъ, котораго по справедливости могу назвать виновникомъ всхъ нашихъ бдствій. Казалось, что они начали споръ о битв, со всми естественными предубжденіями сражавшихся національностей. Этимъ не говорю я, чтобъ Джемсъ основательно знакомъ былъ съ предметомъ; и дйствительно, я пришелъ къ тому мннію, что запасъ его свдній былъ почерпнутъ преимущественно изъ представленія труппы вольтижеровъ, зрителемъ котораго онъ былъ у насъ въ Брофф, и въ которомъ Бонапартъ, прогалопировавъ два раза вокругъ цирка, становится на колни и проситъ пардону — фактъ, столь сильно-врзавшійся въ памяти Джемса, что онъ принужалъ француза принять его за историческую черту. Споръ, повидимому, не былъ веденъ въ законныхъ границахъ пренія; они разсердились, и французъ, посл надменнаго нападенія, вышелъ на проливной дождь, лишь бы только избжать дальнйшаго спора.