Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Сегодня он сделает исключение, — сказала Галя, — примет вас и Овчинниковых. Так что посидите, подождите. Овчинниковы что-то задержались.

«„Посидите, подождите“, — думал Василий Максимович, поудобнее усевшись на мягком диване. — К чему ни обратись, на что ни погляди, повсюду узришь новшество. Вместо бригад завелись комплексы, а при них не бригадиры, а начальники. Словцо это — комплекс — зараз у всех на языке, с него разговоры начинаются и им же кончаются. Был бы жив мой батя, поглядел бы на нынешние порядки. От тех артелек, какие были когда-то в Холмогорской, нынче не осталось и следа. Вся станица — один колхоз „Холмы“, и Барсуков — это же не председатель, а директор. С самой зари летят по проводам его указания, слушай и исполняй. Все переменилось, все стало не таким, каким было. Приемы только по средам, в иной-прочий день не заявляйся. Эта ожидалка — хоть конем по ней скачи. А кабинет? Министры в таких заседают. И рядом Галя с напудренным носиком, юбчонка куцая, на голове что-то непонятное, видно, дело рук моей Эльвиры… Вот тут и разберись, куда идет станица»…

Робко переступив порог, в приемную вошла Валентина Овчинникова. Она что-то сказала Гале, но так тихо, что голос ее не был слышен.

— Подождите, он занят, — ответила Галя.

Из сумочки Валентина взяла платочек, вытерла ими пересохшие губы и присела на краешек стула. Оправила юбку, на колени положила сумочку и, опустив голову, смотрела на пол. Потом она взглянула на Василия Максимовича сумрачными, ничего не видящими глазами, поправила за ушами завитки черных волос. «Если бы кто знал, как мне тошно здесь сидеть, а я пришла и сижу, и когда этому мученью придет конец, я не знаю», — говорил ее тоскливый взгляд.

Как-то еще зимой, простудившись, Василий Максимович приходил в поликлинику, и тогда врачиха показалась ему совсем еще молоденькой. Теперь же ее нельзя было узнать. Она и постарела, и на бледном ее лице улеглась давняя печаль, и большие ее глаза ввалились и затравленно блестели. «Видно, не сладко ей живется, — посочувствовал он. — И все через Ивана. Чего, скажи, прилип к замужней и натворил горя и ей, и себе. Красавицей-то ее не назовешь, смахивает на горянку. Ить в станице сколько девчат — и поядренее, и покрасивше. А вот случилась беда, и ничего, видно, с нею не поделаешь… Есть, есть тут что-то не от разума».

Виктор Овчинников, в легком плаще и в шляпе, в узких брюках, неожиданно появился в дверях и, ни на кого не глядя, степенно прошел в угол и уселся там на стул, закинув ногу на ногу… Вот Виктора, колхозного мелиоратора, Василий Максимович знал хорошо, встречался с ним и в поле, и на совещаниях. Виктор не поздоровался с Василием Максимовичем, не взглянул на него, словно и не видел. Он снял шляпу, положил ее рядом на стул, расческой старательно пригладил жесткий чуб. «Худощавый и лицом ничего, парень как парень, — думал Василий Максимович. — Жить бы им вместе по-хорошему, спокойно. Приехали в станицу, считай, ни с чем, а уже имеют свой домик. Чего еще нужно? Нет, появился перед ее очами Иван и заслонил весь свет… Тоже припожаловали к Барсукову. А что Барсуков? Сердечные недуги ему не подвластны. Что он может сделать? Жизнь не склеит, не стянет ее обручами»…

У подъезда остановилась машина, чмокнула, закрываясь, дверка, и на ступеньках послышались быстрые шаги. Вошла Даша, повязанная цветной косынкой, легкий плащ перехвачен пояском. «Вот и моя дочь, чем не городская женщина», — подумал Василий Максимович.

Даша поздоровалась с Галей, потом подошла к Валентине:

— Валюша, не ко мне ли?

— Нет, я к Михаилу Тимофеевичу, — тем же своим тихим голосом ответила Валентина. — Я не одна…

Даша понимающе посмотрела на сидевшего с поникшей головой Виктора и подошла к отцу. Не ждала встретить его здесь.

— Батя, а вы чего тут?

— Пожелал узнать, когда главное начальство приходит на службу.

— Узнали?

— Ничего, молодцы, просыпаются с петухами.

— А если без шуток. Что у вас?

— Дело есть к Михайле.

— Просьба? О чем?

— Секрет. Вот побеседую с ним, а потом, может, еще и к тебе придется обратиться. И не как к дочке.

— Так вы заходите в кабинет.

— Велено ждать.

— Сейчас, одну минутку.

Даша ушла к Барсукову, и сквозь раскрывшуюся дверь донеслось: «Ох, смотри, Сагайдачный! Головой поплатишься! Знай, этого я не потерплю!» В это время, запищав тормозами, у подъезда остановилась еще одна машина. Снова послышалось глухое хлопанье закрывающихся дверок и бубнящие, веселые мужские голоса. Частый топот на ступеньках, и в приемную вошли трое — в шляпах и в плащах, в руках кожаные портфели. Грузный мужчина с широким, в завитках, затылком не мог сдержать смех, говорил:

— Да ну тебя, Николай, к лешему! Ни за что не поверю!

— Ведь это же курам на смех! — сказал мужчина с узкими плечами и рассмеялся. — Правильно, Яков Тарасович, верить этому нельзя!

Смеясь и разговаривая о чем-то своем, мужчины, никого не замечая, направились в кабинет, и тот, что посолиднее, в дверях крикнул:

— А-а! Вот он, неуловимый Барсуков! Доброго здоровья, Михаил Тимофеевич! Наконец-то мы тебя изловили! Теперь ты наш пленник!