Семеро братьев

Ю х а н и. Нет, погоди еще. Старик этот — большая шельма. Какую бы чертову чепуху крикнуть ему?

Э р о. Дай-ка я попробую. Но подержи бычка.

Ю х а н и. Да, крикни-ка ему какое-нибудь хлесткое словцо.

С т а р и к. Так какой старик, а?

Э р о. «Ку-ку-ку! — сказал кукушонок с сосновой макушки. — Ку-ку-ку!»

С т а р и к. На вот тебе «ку-ку», получай!

Э р о. Ах, окаянный!

Ю х а н и. Ишь сатана! Так-таки ударил!

Э р о. Ударил, даже ухо заложило.

А а п о. Правильно сделано, умница Колистин, правильно!

Э р о. К дьяволу старика! Так хватил, что искры из глаз посыпались.

Ю х а н и. Эх, старик, старик! Погляди, что ты наделал: хватил по уху кулаком доброго человека, да еще на дороге и в святой день. Ай-ай-ай, старик!

А а п о. Правильно сделано, грешный Колистин, правильно!

С т а р и к. А ты что там болтаешь?

Э р о. Правильно сказано, Колистин, правильно, старая колода!

С т а р и к. Да и ты, горностай, заткнись! Я покажу, как мальчишкам задирать меня. Старик Колистин не станет долго раздумывать, чтоб хватить по уху.

Ю х а н и. Вот схвачу деда за дырявый ворот и силой затащу на гулянку. Ну-ка, старик! Пошли!

С т а р и к. Убирайся к дьяволу!

Ю х а н и. Пиво пить, да так, что брюхо лопнет!

С т а р и к. Отпусти ворот, не то я закачу тебе в рыло! Отпустишь, чертов разбойник?

Ю х а н и. Ведро пива!

Т у о м а с. Что ты опять дурака валяешь, Юхо?

А а п о. Оставь старика в покое.

Ю х а н и. Боже упаси! Ведь он облаял нас, как собака. Что бы ему сделать? Такой старый и несчастный дедка. А, пусть все-таки идет веселиться в Юколу да напьется со злости. Да, да, дед, я от тебя ни за что не отступлюсь, нет!

С т а р и к. Отцепи свои когти!

Т у о м а с. Ну, отпустишь ты его по добру? Сейчас увидишь, как живо ты его отпустишь. Идите, дед!

Ю х а н и. Ах, да я б его на руках отнес на веселый пир, отнес бы, как младенца. Ведь моя волосатая грудь просто искры мечет! Боже мой! Из чьих это силков я таскал добычу? Ни птицы, ни зайчонка!

Т у о м а с. Заткнись!

Ю х а н и. Вор я, что ли, а?

К а н т о р. Этого он и не говорил, сын мой.

Ю х а н и. Все одно, к тому клонил. Эх, убавить бы с его головы снежок двадцати или тридцати зим, я б ему тогда показал!

Т у о м а с. Идите, дед!

С т а р и к. Болваны! Что я вам — палка, что ли, чтоб на мне ездить, волчата недобитые? Ужо я-я-я вас проучу, я-я-я вас проучу, болванов!

Раздраженный старик наконец пошел; однако он долго еще плевался и сердито ворчал себе под нос. Братья тоже двинулись в сопровождении кантора и полка Раямяки, шагавшего в самом хвосте. А через некоторое время им повстречались две женщины — бабка Лесовичка и ее шустрая пухленькая дочь Венла; с белыми кузовками в руках они спешили в лес за брусникой. От этой встречи братья сильно опешили. Они молча уставились на подходивших женщин, а поравнявшись с ними, остановились. С минуту обе стороны разглядывали друг друга во все глаза. Потом вперед вышел Аапо и, рассказав об уговоре, принятом на вершине Тэримяки, пригласил их на новоселье. Не зная, что делать, мать с дочкой стояли в нерешительности, хмыкали и поджимали губы. Но когда и кантор посоветовал им принять приглашение братьев и пойти варить кофе для пирушки, они решили наконец присоединиться к веселому шествию. Таким образом, братья имели в канторе влиятельного посредника и примирителя с парнями Тоуколы, в бабке с дочкой — отличных мастериц варить кофе, а в Микко Раямяки — музыканта, который сыграет им веселый встречный марш, а потом и танцы, когда они будут плясать с девушками из Тоуколы. Предвкушая предстоящее веселье, братья прибавили шагу и скоро стояли уже в своих владениях, на песчаном пригорке Похьянпелто. Впереди виднелся луг Оянийтту, за ним пашня Котопелто, а чуть повыше с тихой и нежной грустью улыбалась сама Юкола. Безмолвные, с влажными глазами, братья долго любовались родным домом на зеленом склоне. Солнце клонилось к западу, порывы северного ветра все усиливались, и от соснового бора на каменистой горе, к югу от дома, доносился глухой шум.

Т у о м а с. Вот, стало быть, и Юкола.

Ю х а н и. Это ты, Юкола?

А а п о. Ты как будто подряхлел, дорогой наш дом, даже голова мохом покрылась.

Ю х а н и. Даже твоя золотая голова мохом покрылась, наша родимая Юкола.

Т и м о. Здравствуй, Юкола! Вон как ты красуешься передо мной — точно Иерусалим в былые времена.

Ю х а н и. Это ты, Юкола? Ты? Ах! Не могу сдержать слезу, и бежит она по моей шершавой щеке, а сердце кипит и пенится! Ох, куда ни погляжу, отовсюду мне отвечают ласковым взглядом. Ишь как ухмыляется мне даже черное окошко хлева. Здравствуй, звезда надежды, здравствуй!

Э р о. Здравствуй, черная звезда надежды!

Ю х а н и. Здравствуй и ты, милая навозная куча, краше горы благодати! Ах!

Т и м о. Красивая-то она красивая, но отчего ее уже давным-давно не вывезли на поля? Да, да, эта куча доказывает, что кожевник — неисправимый, безнадежный лентяй. Разве это дело: в сентябре навозная куча еще торчит на дворе? Я сильно зол на этого кожевника. Ну, ну, сегодня на радостях мы тебе все прощаем, раз в Юколе такой праздник.