Семеро братьев

Ю х а н и. Привет тебе, седая навозная куча, привет, говорю я! И мне дела нет, что она значит и что доказывает. Здравствуй, Юкола, с навозом, с полями, с лугами — красивая, точно рай!

Т и м о. Рай все-таки красивей.

Ю х а н и. Заткнись! Здесь прекраснейший рай.

С и м е о н и. Не греши языком.

Ю х а н и. Язык сказывает, что сердце подсказывает.

Л а у р и. Я бы тоже молвил сейчас слово, если б язык от радости не отнялся.

Ю х а н и. Говори, говори языком и сердцем, изливай свою радость! Пляшите, горы, звените, леса, пусть будет безмолвие на небесах{97}, помолчим один миг, как бы полчаса! Вот как складно говорит Юсси на радостях!

А а п о. Хватит уж, пожалуй, и поспешим к самой цели.

Ю х а н и. Да, к цели, точно косяк плотвы в вершу во время нереста. Айда, покуда дорогим гостям не надоела наша радость: Юкола-то ведь не их родной дом, к тому же они, пока нас не было, не раз ее видели. Так что не будьте на нас в обиде, кантор, бабуся с дочкой и вы, почтенная семья Раямяки.

К а н т о р. Тут извиняться нечего. Мы отлично понимаем, какой это миг для вас. Это высокий, торжественный миг, преисполненный радости.

Ю х а н и. Хорошо сказано, здорово! А теперь пойдем.

Т у о м а с. Пальнем-ка из ружей, и пусть зазвучит скрипка Микко.

Ю х а н и. Да, да, теперь бы немного музыки! Один залп, братцы, один славный залп. Все разом!

Взвизгнула скрипка Микко, и почти одновременно загрохотали ружья Юхани, Туомаса и Аапо. Вздыбились кони, с ревом заметалась скотина. Но ни один из братьев не выпустил веревки — ни Симеони, ни Тимо, ни тем паче Эро. Стиснув зубы, они чуть не волоком тащились за животными, и облаком заклубился по полю песок. Скотине пришлось-таки угомониться и вместе с погонщиками повернуть снова на дорогу. И шествие двинулось в путь. Спустившись с горы, оно на минуту скрылось в низине Оянийтту, но вскоре показалось вновь, поднимаясь по крутому склону, и вошло в ворота изгороди, которою было обнесено поле Котопелто. Микко торжественно играл на своей скрипке, Килли и Кийски заливались ликующим лаем, а в ответ им тявкала тощая, с отвислой челюстью, дворняжка кожевника, крутившаяся возле угла избы. Шум заставил всех обитателей Юколы выйти на покатую каменистую поляну. Дети, завидев подходивший к дому полк Раямяки, с визгом кинулись обратно в избу и в страхе попрятались кто в постель под одеяло, кто на печь, в кучу загремевшего деревянного скарба. Дворняжка тоже боязливо замолчала и, поджав хвост, поползла в угол под лавку. А на дворе царила суматоха: кричали люди, лаяли собаки, мычали коровы, ревел бычок; ветер шумел в сосновом бору на Кивимяки. И все эти звуки, сливаясь, разносились вокруг, когда шествие вошло в Юколу. Братья, с щемящей нежностью в сердце, вступили во двор родного дома. Когда с рукопожатиями было покончено, когда были убраны скот и возы, они вошли наконец в просторную избу.

Кантор и Аапо отправились в Тоуколу звать на праздник тамошних жителей, так долго враждовавших с братьями Юкола. И когда кантор ласковыми словами пригласил всех мужиков и баб, послы поспешили домой помогать остальным готовить пир. Из избы вынесли все лишнее, на стол поставили огромные жбаны с пенящимся пивом, а у огня хлопотали проворная Венла с матерью. Под закопченными грядками облаком клубился дым от очага, на котором варился кофе, в мельнице хрустели поджаренные зерна, над кофейником жены кожевника вился парок. Кто подметал пол, кто таскал в избу дрова, кто рубил хвою, чтобы устелить ею пол. У окна на широкой лавке, время от времени наигрывая на своей скрипке, сидел веселый Микко.

Но о чем это бабка Лесовичка столь усердно шепчется в сенях с Юхани, и почему Юхани таращит глаза и серьезен, точно перед судом? Старуха издали намекает ему, что с ее стороны больше нет преград любви Юхани и Венлы. Парень опешил, сопит, вздыхает, потеет и, крепко почесывая затылок, просит наконец у старухи время на размышление. Старуха уходит от него с сияющим лицом, а Юхани выходит во двор, бредет, как бесприютный домовой{98}, не зная, куда ему идти. Он расхаживает взад-вперед за избой, вздыхает, покрывается испариной и чешет в затылке. В конце концов Юхани возвращается в сени, распахивает скрипучую дверь и, задыхаясь, говорит почти плачущим голосом: «Если бы кантор был так добр и вышел ненадолго сюда, да и ты тоже, Аапо. Иди, мой дорогой брат!» Они исполняют его просьбу, и скоро все трое стоят за стеной Юколы, обдумывая дело, о котором им сообщил Юхани. Подумав и обсудив, они сходятся на том, что Юхани возьмет себе в жены Венлу: все-таки она славная девушка. Тогда Юхани быстрым, твердым шагом входит в избу, хватает Венлу за руку и говорит: «Так тому и быть». Венла будто бы немного стесняется, закрывает ладонью глаза и ухмыляется, однако руку свою оставляет в дюжей лапе Юхани. Старуха приходит в восторг и дает им материнское благословение, кантор желает молодым счастья и удачи и в краткой речи напоминает о важных обязанностях супругов.