Семеро братьев

Юхани, таким образом, помолвлен, в его сердце вновь вспыхнула старая любовь. Но жених все еще пыхтит и обливается потом, тайком поглядывая на свою невесту. Вдруг он срывается с места и спешит на луг Оянийтту, чтобы посмотреть на лошадей. Он видит обеих молодых кобылок Импиваары, видит — и все-таки не видит. В эту минуту он и журавлей принял бы за лошадок. Мысли его витают вокруг невесты, хотя он сам еще не верит в ее существование. Это удивительный для него день. И он спешит обратно к избе, страстно желая видеть свою Венлу. Юхани шагает уверенно и еще в поле слышит бойкий польский марш, который наигрывает Микко. Неожиданно губы Юхани вздрагивают, на глазах появляются слезы, которые он утирает своим могучим кулаком. И ему чудится, будто он попал на райское празднество. Придя в Юколу, он не замечает близнецов Раямяки, скачущих по двору верхом на палках, не видит и самого маленького сыночка Микко, который катает на крыльце свою тележку. Юхани твердым шагом входит в избу, и в его взгляде сквозят торжество и уверенность.

Между тем на холме Юкола мало-помалу собирались парни Тоуколы. Группа их стояла уже между дровяным сараем и конюшней; с трубками в зубах, они осматривали дровни и телеги, рессорную одноколку кожевника, купленную на ярмарке в Хяменлинне. Они разглядывали все это и обменивались мнениями, однако спустя некоторое время то один, то другой из них стал подходить к избе. Кто прислонился к стене или встал по обе стороны крыльца, кто ждал в сенях, прислушиваясь к шумным приготовлениям в доме. Наконец открылась дверь, вышел Аапо и пригласил гостей в избу.

Парни Тоуколы вошли и столпились слева, между дверью и боковым окном. Они стояли степенные и серьезные, прижав картузы к губам. Среди них можно было увидеть Аапели Киссалу, косо поглядывавшего назад, на дверь; там же стоял Эро Кунинкала, упорно глазевший в пол. Возле них у окна сидел Микко со скрипкой, ворочая за щекой табачную жвачку и изредка сплевывая. У его колен стоял младший сын, отцовский баловень. Возле стола, опершись на полку, стоял кантор, готовый начать проповедь, от которой побегут мурашки по спине; вид его внушал страх. Громко откашливаясь и поглаживая указательным и большим пальцами подбородок, он бросал суровые взгляды то направо, на парней Тоуколы, то налево, где между столом и северным окном стояли братья Юкола, молча глядевшие в пол. Возле очага собрались семья кожевника, старуха Лесовичка с дочкой и Кайса Раямяки, которая, с перемазанным табачной жвачкой лицом и с кисетом в руках, сидела на скамейке, раскачиваясь всем телом. В углу, между очагом и дверью, возле сосновой колоды и ушата с водой, стояли сыновья Раямяки — Хейкка, Рёва и близнецы — и удивленно глазели на молчаливую толпу в избе. А кантор по-прежнему стоит у стола. С важным видом держится он рукой за подбородок, наконец раскрывает рот, но, кашлянув, снова закрывает его. И опять он кидает в обе стороны грозные взгляды и морщится, словно жует пучок полыни. Наконец он начинает следующую речь:

— Сатана, что рыщет вокруг, точно алчный лев, и пышет ядом в мир божий, зажег и в сердцах этих соседей пламя гнева и мести. Сначала оно тлело маленькой искоркой в куче хвороста, но скоро пошло и вширь и ввысь, вспыхнув страшным лесным пожаром. Сперва оно было всего с крохотную муху, а потом разрослось и раздобрело, как бык на откорме, и застелило свет божий густым дымом. Так темный бес стал владыкой над людьми, и они с кулаками стали бросаться друг на друга, а после лютой драки расходились с ссадинами, глубокими ранами и шишками на лбу. Горе превеликое! Небеса вздыхали, горы и долины вздыхали и даже твари неразумные вздыхали, а темные силы и ад ликовали. Многие думали, покачивая головой: «Звенеть еще кандалам, свистеть розгам, и уведут ребят в студеную сибирскую тундру из дорогого отечества». Не один так пророчил, но ложно было его прорицание, и за то честь и хвала богу Саваофу. Поглядите — не странно ли: братья оставили мир людской, соседей по деревне и весь род человеческий и удалились в темный лес. И опять многие подумали: «Так-то вот и получаются разбойники — семь кровожадных разбойников в лесах Суоми». Но честь и хвала Саваофу за то, что они оставили всех пророков с длинным, двухметровым носом!