Семья Тибо.Том 1

— Раньше меня успокоился…

Ни возвращение Жака, ни присутствие Жиз словно бы не коснулись заветных уголков её оскудевшего сознания, ставшего с годами скуповатым на любое восприятие действительности; а эти двое, один за другим, уже давно вышли из семейного круга: Мадемуазель просто отвыкла думать о них. Для неё существовал только Антуан да обе служанки.

А сегодня она, как ни странно, с утра надулась на Антуана. Всерьёз разругалась с ним, когда речь зашла о том, в какой день и в какой час класть тело в гроб. Так как он считал, что нужно ускорить эту минуту, которая всем принесёт облегчение, когда усопший перестаёт быть индивидуумом, трупом, а становится просто вещью, гробом, она взбеленилась. Словно Антуан намеревался лишить её единственного оставшегося ей утешения — созерцать останки хозяина в последние часы, когда ещё существует видимость физического его присутствия. Она, должно быть, придерживалась того мнения, что кончина Оскара Тибо — это развязка только для покойного да для неё самой. Для всех прочих, и особенно для Антуана, конец этот стал также началом чего-то, порогом будущего. А для Мадемуазель будущего нет; крушение прошлого в её глазах было равнозначно полному крушению.

Когда Антуан под вечер возвращался домой, проделав пешком весь обратный путь, с лёгкой душой упиваясь ледяным бодрящим воздухом, щипавшим глаза, у дверей каморки консьержа ему встретился Феликс Эке в полном трауре.

— Я не войду, — сказал хирург. — Просто мне хотелось пожать вам сегодня руку.

Турье, Нолан, Бюккар уже занесли свои визитные карточки. Луазиль звонил по телефону. Все эти выражения сочувствия со стороны коллег-медиков до странности растрогали Антуана; во всяком случае, утром, когда Филип лично прибыл на Университетскую улицу, он, слушая сочувственные слова Патрона, не столько осознал факт кончины г‑на Тибо, сколько факт утраты доктором Антуаном Тибо своего отца.

— Сочувствую вам, друг мой, — негромко произнёс Эке и вздохнул. — Пусть говорят, что мы, врачи, издавна дружим со смертью, но когда она приходит к нам, когда она рядом — то словно бы мы её никогда и не встречали, не так ли? — И добавил: — Я-то знаю, что это такое. — Потом выпрямился и протянул Антуану руку в чёрной перчатке.

Антуан проводил его до машины.

Впервые Антуан сопоставил эти две смерти.

Сейчас ему некогда было размышлять обо «всем этом», но он догадывался, что «всё это», что бы он ни думал на сей счёт, гораздо серьёзнее, чем он считал раньше. Понял он также, что его решающий поступок, столь хладнокровно совершённый накануне (внутренне он по-прежнему полностью одобрял его), придётся теперь, так или иначе, включить в своё существование, как вклад некоего чрезвычайно важного опыта, налагающего свой отпечаток на всё развитие человека, сжиться с ним; и что под давлением этого дополнительного груза неизбежно придётся переместить свой личный центр тяжести.

С этими мыслями он и вошёл в дом.

В прихожей его ждал подросток, без шапки, в кашне, с покрасневшими от холода ушами. При появлении Антуана он поднялся и вспыхнул.

Антуан сразу узнал молоденького писца из конторы и попенял себе, что ни разу не собрался навестить ребятишек.

— Здравствуй, Робер. Входи, входи. Что-нибудь не ладится?

Мальчик с усилием пошевелил губами, но был, видимо, слишком смущён и не мог найти подходящей к случаю «фразы». Тогда в приливе отваги он вытащил из-под пелерины букетик фиалок, и Антуан вдруг всё понял. Он подошёл, взял цветы.

— Спасибо, малыш. Сейчас отнесу твой букет наверх. Очень мило с твоей стороны, что ты об этом подумал.

— Это Лулу подумал, — поспешно уточнил мальчик.

— Ну, а как Лулу? А ты всё такой же шустрый?

— А то как же… — звонким голосом ответил Робер.

Он никак не ждал, что в такой день Антуан может улыбаться, его смущение как рукой сняло, и он готов был болтать без умолку. Но у Антуана нынче вечером было слишком много других дел, чтобы слушать рассказ Робера.

— Вот что, заходите-ка к нам на этих днях вместе с Лулу. Расскажете, как живёте, что поделываете. В воскресенье, ладно? — Антуан почувствовал к этим ребятишкам, которых он почти не знал, настоящую симпатию. — Договорились? — добавил он.

Лицо Робера вдруг приняло серьёзное выражение:

— Договорились, сударь.

Провожая мальчика до входной двери, Антуан услышал голос Шаля, беседовавшего на кухне с Леоном.

«Ещё одному не терпится поговорить со мной, — с досадой подумал Антуан. — Ну ладно, лучше сразу с ним кончить». И он пригласил старичка к себе в кабинет.

Господин Шаль вприпрыжку пересёк комнату, взгромоздился на стул, стоявший в самом дальнем углу, и лукаво улыбнулся, хотя в глазах его залегла бесконечная грусть.

— Что вы хотите мне сказать, господин Шаль? — спросил Антуан. Говорил он дружелюбным тоном, но не сел, а стоя стал разбирать дневную почту.

— Я? — Старичок удивлённо вскинул брови.

«Ладно, — подумал Антуан, складывая прочитанное письмо. — Постараюсь заглянуть туда завтра утром после больницы».

Шаль уставился на свои ножки, не достававшие до пола, и вдруг торжественно изрёк:

— Такие вещи, господин Антуан, не должны бы существовать.