Семья Тибо.Том 1

По правде говоря, Жак думал о Жиз, даже думал с какой-то раздражающей одержимостью. Но он слишком опасался этого свидания с глазу на глаз и не решался сделать первый шаг; поэтому, не торопя событий, он ждал, когда представится подходящий случай. Впрочем, со вчерашнего дня он боялся кого-нибудь встретить, боялся, что его узнают, и не выходил из комнаты Антуана; только ночью он поднялся наверх, крадучись прошёл через всю квартиру, пристроился в уголке спальни, где лежал покойник, и удалился оттуда только на рассвете.

Однако в субботу вечером, когда Антуан в разговоре вскользь спросил брата, виделся ли он с Жиз, Жак, встав из-за стола, решил к ней заглянуть.

Жиз стало лучше. Температура почти совсем упала, и Теривье разрешил ей завтра подняться с постели. Она дремала в полутёмной спальне и ждала, когда можно будет уснуть по-настоящему.

— Ну как? — весело спросил Жак. — А вид у тебя просто прекрасный. — И в самом деле, при бледных отблесках света, падавших из-под абажура, её глаза, ставшие ещё больше, ярко блестели, и она казалась совсем здоровой.

К постели Жак близко не подошёл. Жиз первая, после мгновенного замешательства, протянула ему руку. От этого движения широкий рукав сполз к локтю, и Жак увидел её обнажённую руку. Он взял её кисть, но не пожал, а, напустив на себя серьёзный вид, нащупал, словно врач, пульс: кожа была горячая.

— Температура держится?

— Нет, нет.

Жиз оглянулась на дверь: Жак не закрыл её, как бы подчёркивая этим, что заглянул только на минутку и тут же уйдёт.

— Тебе холодно? Хочешь, закрою дверь? — предложил он.

— Да нет… Как тебе угодно.

Жак с явной охотой запер дверь, чтобы они могли поговорить без помех.

Жиз поблагодарила его улыбкой и опустила голову в ямку подушки, волосы её выделялись на наволочке чёрно-матовым пятном. Потом, заметив, что ворот рубашки расходится, открывая шею до ключиц, Жиз прихватила его пальцами, чтобы он не раскрылся шире. Жак заметил изящный изгиб этой руки и цвет смуглой кожи, которая на всей этой белизне принимала оттенок мокрого песка.

— Что ты делаешь целыми днями? — спросила она.

— Я? Да ничего. Прячусь, чтобы не видеть всех этих посетителей.

Тут только Жиз вспомнила, что г‑н Тибо скончался, и подумала об утрате Жака. Она упрекала себя за то, что сама не слишком-то горюет. А интересно, горюет ли Жак? На ум ей не шли те ласковые слова, которые следовало бы ему сказать. Тут только она сообразила, что из-за смерти отца сын стал окончательно свободным, и в голову ей пришла мысль: «Значит, теперь ему незачем уезжать из дома».

А вслух она сказала:

— Ты вышел бы всё-таки проветриться.

— Ты права. Как раз сегодня у меня была ужасно тяжёлая голова, и я немного прошёлся… — После мгновенного колебания он добавил: — За газетами ходил…

На самом-то деле всё было куда сложнее: в четыре часа, окончательно изнервничавшись от беспредметного ожидания, гонимый из дома каким-то смутным побуждением, — Жак сам только много позже догадался каким, — он действительно вышел из дома, купил несколько швейцарских газет, толком ещё не зная, куда пойдёт…

— Ты много бывал на свежем воздухе там? — спросила Жиз, прервав вновь затянувшееся молчание.

— Да.

Это «там» застало его врасплох, и он непроизвольно ответил ей смущённо, почти резко, но тут же пожалел об этом.

«Впрочем, — подумалось ему, — с тех пор как я вступил в этот дом, всё, что я делаю, всё, что говорю, всё, что думаю, — всё получается фальшиво».

Глаза Жака помимо воли то и дело возвращались к этой постели, на которой коварно сосредоточился весь свет лампы, и взгляд его не отрывался от белого шерстяного одеяла, такого лёгкого, что под ним чётко обрисовывались контуры юного тела — линия бёдер, ноги во всю их длину, выпуклость чуть расставленных колен. Тщетно старался он придать себе естественный вид, говорить непринуждённо, — с каждой минутой чувство неловкости усиливалось.

Ей хотелось сказать: «Присядь же!» Но как раз в это мгновение она не сумела поймать его взгляда и не решилась.

Стараясь держаться как можно свободнее, Жак оглядывал мебель, безделушки, маленький алтарик, поблёскивавший позолотой. Ему вспомнилось утро приезда, когда он искал себе убежище в этой комнате.

— А хорошенькая у тебя комната, — ласково произнёс он. — По-моему, у тебя раньше этого кресла не было, да?

— Мне его твой отец подарил на день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Разве ты его не узнаёшь? Оно стояло на верхней площадке в Мезон-Лаффите. Под часами с кукушкой!