Семья Звонаревых. Том 1

С того дня она перестала бывать на Выборгской стороне, засела за книги, атласы, возилась в анатомичке. Иногда она с утра до вечера находилась в клиниках. От неё пахло наркозами, йодоформом и другими госпитальными запахами.

Прошёл месяц. Теперь Варя была во всеоружии и готова была упорно сражаться за свои знания. Но ей так и не пришлось пересдавать зачёт.

А случилось это из-за Юдифи Блюмфельд.

Варя по-прежнему дружила с ней, и они часто работали вместе. Клиническими занятиями студенток руководил всё тот же Горемыкин. На его придирки Варя отвечала колко и даже дерзко. К этой пикировке привыкли и студентки, и сам Горемыкин. Ему, по-видимому, доставляло немалое удовольствие поддразнивать Варю своими репликами…

Однажды, остановившись возле Блюмфельд, Горемыкин сделал ей резкое замечание по поводу её неопрятности, затем подошёл к Варе.

– Медицина, прежде всего, требует чистоты и аккуратности, – сказал он громко, как бы обращаясь ко всем. – Это должен помнить каждый врач. Особенно это важно для хирурга. Неряхи же вроде этой грязной жидовки, – кивнул он в сторону Юдифи, – совершенно нетерпимы.

Блюмфельд вспыхнула от оскорбления и, закрыв лицо руками, расплакалась. Студентки прекратили работу. Одни – растерянно, другие – возмущённо, третьи – злорадно поглядывали то на профессора, то на Блюмфельд.

Варя бросила на стол скальпель и, побледнев от гнева, подошла к Горемыкину.

– Потрудитесь немедленно извиниться перед студенткой Блюмфельд! – глухо проговорила она.

Профессор пренебрежительно вскинул брови, смерил её взглядом с головы до ног и процедил сквозь зубы:

– Рекомендую вам, госпожа Звонарёва, не забываться! Вы ведете себя, по меньшей мере, нагло.

Варя почувствовала, как кровь хлынула к её щекам. Лица Горемыкина и студенток расплылись перед ней в какие-то бесформенные желтоватые пятна. Гнев душил её и тряс, как в лихорадке. Где-то рядом слышалось приглушенное рыдание Юдифи.

– Вы хам! – сказала Варя тихо. – Слышите, вы – хам! – повторила она громче и почти безотчётно, шагнув вперёд, со всей силы ударила Горемыкина по щеке. Профессор дёрнул головой, пошатнулся. С его носа слетело пенсне и разбилось о каменный пол. Придерживая щеку рукою, близоруко щурясь, Горемыкин торопливо вышел из анатомички.

Едва за ним захлопнулась дверь, как все заговорили. Кто-то громко осуждал Варю за грубость, кто-то, наоборот, восхищался её смелостью. Юдифь испуганно сквозь слёзы смотрела на подругу и бормотала с отчаянием:

– Что вы наделали? Теперь и вас, и меня обязательно исключат из института. К чему вам защищать меня, еврейку?.. Ну, жидовка, ну, грязнуля, что из этого?! Нас, евреев, не только оскорбляют, но и бьют. Мы привыкли к этому…

– Стыдитесь, Юдя! – положила руку на её плечо Варя. – Не смейте унижаться. Поверьте, вам ничто не угрожает. За всё отвечу я одна!.. Одна! – повторила она и вдруг, словно очнувшись после кошмарного сна, почувствовала, какая огромная беда свалилась на неё.

Так внезапно, так неожиданно, защищая человеческое достоинство подруги, Варя скомкала все свои планы на будущее. Рушилась её заветная мечта стать врачом. Горемыкин от этой оплеухи не умрёт. Он найдёт работу, если не в другом столичном институте, то в любом из высших учебных заведений за пределами Петербурга. А вот ей, Варваре Звонарёвой, теперь придётся расстаться с учёбой надолго, возможно – даже навсегда.

Подавленная этими тягостными мыслями, она долго стояла перед своим столом, не видя и не слыша ничего, что происходило вокруг.

– Варя, милая Варя, да на вас лица нет, – услышала она над ухом успокаивающий голос Юдифи. – Я пойду к Горемыкину, буду умолять его, чтобы он простил вас!

– Не смейте даже думать об этом! – взяв себя в руки, строго проговорила Варя. – Пусть будет всё так, как есть!

Она начала собирать свои вещи, сложила их в небольшой чемоданчик.

– Студентка Звонарёва, в секретариат, – донеслось от двери.

Варя обвела глазами анатомичку, обращённые к ней лица однокурсниц, затем ободряюще кивнула Юдифи и, гордо вскинув голову, решительно направилась к выходу.

Глава 26

Варя испытывала небывалое смятение чувств. Страх в её душе сменялся ощущением безысходности, отчаяние переходило в гнев, а потом вдруг что-то сдавливало горло и хотелось с плачем выбежать из института и без оглядки мчаться по улицам. Варя понимала, что её горячность, донкихотский поступок с пощёчиной вызовут неприятные последствия не только для неё. Фамилия Звонарёвых будет склоняться везде и всюду, а уже одно это – неприятность для генерала Белого и Сергея Владимировича.

Думая об этом, Варя отчаянно ругала себя и с трепетом представляла, как её встретят отец и мать. Поймут ли они, что творилось в её душе в тот момент, когда она ударила Горемыкина? Ведь этот удар был не только местью за оскорбление Юдифи! В пощечине, в порыве гнева к Горемыкину, вызвавшему эту пощечину, вылились все обиды, вся ненависть, накопившаяся в душе. Можно ли было сдержаться в такую минуту? Конечно, можно! Но подобное унизительное смирение было не в её натуре.