Семья Звонаревых. Том 1

– Что ж, можно только приветствовать ваше желание! – отозвался ротмистр и, помолчав, добавил: – Прежде всего, необходимо ваше раскаяние опубликовать в газетах – в Петербурге и здесь, в Керчи. Потом уже можно будет просить министра ходатайствовать за вас перед его величеством.

– Разве обязательно печатать моё отречение от прошлого? – упавшим голосом промолвил Вонсович.

– Конечно, не обязательно при условии, если вы согласитесь… – Саблин сделал небольшую паузу, испытывая узника, и повторил: – Если согласитесь стать тайным агентом одного из охранных отделений.

– Что? – отшатнулся учитель.

– Тогда сделайте объявление в газетах…

– Я… я… не могу этого сделать… Я… я… должен подумать, – глухо вымолвил Вонсович.

– Думать-то вам уже нечего, – скривил в усмешке губы Саблин. – Вы сказали об этом мне. Значит…

– Но… нас никто не слыхал… Я могу сказать, что это всё ложь! – запротестовал учитель.

– Шутить изволите с жандармами, господин Вонсович?! Голубенко, сюда! – крикнул ротмистр.

– Чего звольте, Ваше высокоблагородие? – выскочил как из-под земли жандарм, стоявший за дверью.

– Ты слыхал, о чём сейчас говорил мне господин Вонсович?

– Так точно! Они хотели подать прошение царю-батюшке… чтобы они на них не гневались. По глупости, мол, крамолой занимался…

– И ещё?..

– Предлагали стать секретным сотрудником охранного отделения, чтобы, значит, никто не знал, что они отреклись от крамолы.

– Это ложь! – затрясся от возмущения Вонсович.

– Нет, не ложь! Голубенко под присягой подтвердит правильность моих слов, – жёстко проговорил Саблин.

– Это… это… нечестно с вашей стороны… Я никогда… – начал Вонсович.

– Довольно! Завтра же жду от вас официального прошения на высочайшее имя, иначе предам гласности весь наш разговор, – оборвал его ротмистр.

– Вы не сделаете этого… вы не смеете… Господин Саблин, не губите меня, умоляю вас… – подбежал учитель к жандарму.

– …Или прошение, или служба в тайной агентуре. Выбор за вами! – сказал Саблин и вышел.

Блохин принимал дежурство от Голубенки и сумел выудить у того суть разговора Саблина с Вонсовичем.

– Только смотри, никому ни слова, – предупредил Голубенко.

– Не знаю, что ли? – обиделся Блохин.

Как только Голубенко ушёл, Блохин начал колотить кулаком в дверь каземата Коссачёвой.

– Как вы смеете так барабанить в мою дверь?! – притворно возмутилась Коссачёва, прекрасно понимая, что Блохину надо о чём-то переговорить с нею.

– Это что за грязь? Как в конюшне! А ещё образованная! – громко покрикивал Блохин. – Меня под замечание подводите? – и торопливо, шёпотом сообщил: – Вонсович подаёт прошение царю о помиловании. Поговорите с ним на прогулке.

И снова громко, чтобы слышали другие жандармы, начал кричать.

После его ухода Коссачёва печально задумалась, разве Вонсович был первый? Сколько других – казалось, более стойких, теперь спешили «припасть к стопам» царственного палача и униженно выпрашивали у него прощения!

И тем не менее, Коссачёва не могла в душе не возмущаться поведением Вонсовича. «Нет, это не большевики, а всего лишь временные попутчики революции. Жидковаты… Нет в них ни веры, ни твёрдости большевиков. Но сейчас Вонсовичу надо помочь…»

На прогулке Коссачёва с особой приветливостью поздоровалась с учителем, справилась о его здоровье, но он ни словом не обмолвился о своих недугах, а рассказал о семье.

– Жена умирает, дети в нужде! Некому им помочь. Пока я был на воле, все обещали не оставлять их в беде, а как попал сюда – забыли свои обещания.

– Я постараюсь помочь вашей семье! – сказала Коссачёва.

– Вы? Отсюда? Каким же путем? Теперь все трясутся за свои шкуры… – безнадёжно вздохнул он.

– Постараюсь! Может, всё это провокация… Дайте свой адрес, наведём справки, – уверенно повторила Коссачёва.

– Сам читал… Хороший знакомый пишет, – уверял Вонсович.

– Жандармы способны на всё, – напомнила Коссачёва и по-дружески кивнула ему. – Главное, не падать духом, не унижаться перед Саблиным. Все мы жертвуем личным для нашего дела. Жертвуем здоровьем, жизнью, счастьем родных и близких. Без жертв невозможна победа.

Они долго беседовали в этот день о судьбах революции, о страданиях народа, о том, что рано или поздно сбросит иго царского режима и завоюет свободу.

– Но нас-то уже тогда не будет в живых, – с тоской проговорил учитель.

– Мы живём не для себя, а для грядущих поколений, для наших детей. Это ради них мы всем жертвуем для революции.

После разговора с Коссачёвой Вонсович воспрянул духом и отказался подавать прошение о помиловании. Саблин ждал, злился и, наконец, не выдержал, снова явился к учителю:

– Долго мне прикажете ждать вашего прошения? – спросил строго жандарм.

– Не дождётесь, господин ротмистр! – с дрожью в голосе ответил Вонсович. – Я не был и никогда не буду подлецом, – неожиданно выпалил учитель.

– Вы уже сейчас подлец и прохвост, согласившись предать своих товарищей по революционной работе. У них с такими, как вы, разговор короткий. Вы из меньшевиков, а рядом с вами два эсера из боевой организации. Стоит им узнать о вашем отступничестве, и вам будет вынесен смертный приговор, – пугал Саблин.