Семья Звонаревых. Том 1

Когда спустя некоторое время она вернулась в комнату, то увидела Клаву уже одетой. Волосы были уложены сзади в большой узел, на голове маленькая изящная меховая шапочка, ладную фигуру обтягивала узкая жакетка с меховым воротником, в руках муфточка, – элегантная молодая дама, только с чуть бледным, утомлённым лицом.

– Я пошла, Оля. В десять часов должна быть в одном месте – таков приказ. Там увижу Ивана Герасимовича, может быть, Андрея. Во всяком случае, узнаю всё. Прощай, родная. Ещё увидимся.

Прошло несколько дней. Борейко проводили Блохина в деревню, нагрузив подарками детям и жене.

– Спасибо вам за всё, Борис Дмитриевич, и вам, Ольга Семёновна. Увидите пресненских, передайте им поклон.

– Ты, Филя, не пропадай. Если что, дай знать. Мы пока в Москве задержимся, врачи тут хорошие. А потом будем перебираться куда-нибудь потеплее – на юг, наверное. На всякий случай у тебя адрес Звонарёвых есть. Держи связь через них. Да и они люди стоящие, на них положиться можно… Пиши, друг.

Блохин тепло, по-родственному простился и заспешил на вокзал.

Оля была на кухне, когда раздался звонок. Открыв дверь, она увидела женщину в большом сером платке и с плетёной корзинкой в руках.

– Кого вам, милая? – удивлённо спросила она. Женщина поправила рукой платок, и на Олю глянули знакомые серые глаза.

– Господи, Клавочка! Разве вас узнаешь…

Клава поставила в коридоре корзину, прошла в кухню не раздеваясь.

– Я к тебе на минутку. Проститься зашла. С чаем не хлопочи. Оставь. Сядь лучше. – Она развязала платок, положила его на колени. Чтобы не вскрикнуть, Оля больно закусила губу. Перед ней сидела женщина с очень бледным, усталым лицом, коротко подстриженные чёрные волосы были забраны под гребенку. Серые под пушистыми нежными бровями Клавины глаза смотрели с чуть заметной усмешкой.

– Клавочка, милая, – не выдержала Оля. – Что случилось?

Клава глядела в окно, молчала.

– Два дня тому назад расстреляли Андрея и с ним ещё несколько человек дружинников. На Прохоровке, во дворе… Их там и схватили – не успели скрыться.

Поражённая Оля молчала. Она с ужасом смотрела на Клаву, на её спокойное, точно каменное лицо, на чуть дрожащие пальцы рук, бессильно лежащие на платке.

– Они сражались, – доносился до Оли тихий, глуховатый голос. – Небольшая группа храбрецов против целого отделения солдат. – Клава замолчала, потом, будто собравшись с силами, добавила: – Когда их поставили к стенке, во дворе было много рабочих, арестованных. Андрей крикнул: «Прощайте, товарищи, боритесь за дело рабочих, да здравствует Красная Пресня!» И запел «Варшавянку», они все пели… до конца.

Клава взглянула на Олю, на её бледное, залитое слезами лицо и быстро отвела глаза. Голос её дрогнул, когда она попросила:

– Не плачь, Оля, прошу тебя. Мне плакать нельзя, я должна быть твёрдой и смелой, как он. И я такой буду.

– Клава, милая… – Оля бросилась на колени, схватила Клавины руки, спрятала в них лицо.

– А знаешь, Оля, – голос Клавы потеплел. – Я всё-таки счастливая… Даже в своём горе. У меня был Андрей, лучший человек на свете, самый любимый на всю жизнь. И он для меня не умер, он живёт вот здесь, в сердце. Я буду с ним всё время вместе, как он хотел. Я так и унесла его в памяти таким, как видела в последний раз. В сумраке коридора он стоял около замёрзшего окна, смотрел мне вслед. Я оглянулась – он улыбнулся мне, ярко блеснули его белые зубы, взмахнул рукой…

Клава умолкла, на губах её дрожала улыбка. Она встала, распахнула пальто, подошла к окну, рука привычным жестом потянулась к причёске.

– Всё никак не привыкну, что нет кос.

– Зачем же ты, такие косы!

– Что косы… Зачем они мне? Без них удобнее, да и для конспирации лучше. А сейчас у меня ответственное задание. Еду в Польшу. Ну, милая… – Клава подошла к Оле, обняла её. – Прощай, будь здорова и счастлива, поцелуй за меня своего мужа. Он у тебя славный. Думаю, что ещё увидимся. После того, что пережили, не можем не увидеться. Оставлю тебе адрес одного нашего товарища. Так, на всякий случай, – добавила она, улыбнувшись. Повязала низко платок, взяла корзинку, вышла, тихо прикрыв дверь.

А Оля, вернувшись в кухню, повалилась на стул и, опустив голову на руки, горько заплакала.

Глава 9

Туманный ноябрьский день 1907 года постепенно переходил в сумерки, и улицы столицы выглядели серыми, хмурыми, неприветливыми. Загорались фонари. Их тусклый свет слабо пробивался сквозь белёсую мглу тумана. По тротуарам Большого проспекта Петербургской стороны торопливо двигались пешеходы, подняв воротники пальто, поглубже нахлобучив шапки и прикрываясь зонтами от холодной измороси.

Скрежеща железом и часто звеня, по улице медленно полз трамвай. На подножках гроздьями висели пассажиры, не попавшие в вагон. Среди них, крепко ухватившись одной рукой за ручку вагона, с толстым портфелем в другой, стояла высокая шатенка в тёмно-синем пальто и простой синей шляпке. Неловкость положения мало смущала её. Наоборот, риск, казалось, даже нравился.