Вдруг ночную тишину разорвал залп. Первые снаряды пронеслись с воем над головами, затем один из снарядов дал недолёт и обсыпал дружинников вихрем свинцовых пуль. Блохин понял, что следующий снаряд попадет прямо в баррикаду.
– Сматывай, ребята, удочки, иначе всех нас сейчас прихлопнут, тяжёлое бьёт. С этой шутки плохи, – скомандовал Блохин дружинникам и, низко пригнувшись к земле, юркнул в ближайшую подворотню.
За ним последовали другие защитники баррикады. Будто гигантские молоты, били частые разрывы снарядов по баррикаде. В воздух взлетали брёвна, куски железа, щепа. Одновременно солдаты с криками «ура» пошли в наступление. Но только они приблизились к баррикаде, как раздался оглушительный взрыв.
– Ура! Бей их! – выскочили из ворот дружинники, забрасывая бегущих солдат бомбами-македонками.
Атака семёновцев захлебнулась. Дружинники бросились в ворота соседних домов, ожидая повторения наступления.
– Братцы, гляди-ка, – выглянув из ворот, закричал Блохин, – вот это номер, испугались нашего фугаса семёновцы, отступили! И, видать, наступать не собираются. Пошли-ка и мы на баррикаду, что раньше времени уходить!
Солдаты больше активности не проявляли, вяло постреливая в сторону баррикады.
– Чудное дело получается, – не вытерпел Блохин, – не пойму что-то, чего это они присмирели. Не иначе, как прорвались на Пресню в другом месте.
– Тикать надо, товарищи, – проговорил молодой дружинник, – да и время, должно, уж много…
Дав залп из винтовок в сторону семёновцев, дружинники покинули баррикаду и направились к заставе.
Только спустя много времени, поняв, что рабочие ушли с баррикады, семёновцы рискнули подойти к ней. Заняв баррикаду, солдаты бросились обыскивать близлежащие дома, вытаскивали всех захваченных в них жителей на улицу. Человек пять мужчин отвели в глубь двора. Среди них один был в форменной фуражке с кокардой. Он ни за что не хотел подчиняться солдатам и громко протестовал против насилия.
– Я буду на вас жаловаться господину градоначальнику. Я чиновник четырнадцатого класса, коллежский регистратор. Вы не имеете права приравнивать меня к рабочим. Я личный дворянин! – громко выкрикивал он.
– Что с ним делать, вашбродие? – обратились солдаты к своему командиру.
– Набейте морду и отпустите! – приказал офицер.
Чиновника несколько раз ударили по шее и пинками выпроводили со двора.
Остальные четверо, в простых поношенных пальто, видимо из рабочих, хмуро стояли, окружённые солдатами. Вдруг один из них выхватил винтовку из рук зазевавшегося солдата и, вскинув её наперевес, бросился на офицера. Но солдаты прикладами сбили его с ног и начали топтать своими сапожищами. Рабочий стонал и старался, как мог, прикрыть своё лицо.
– Да не возитесь вы с этой сволочью! – крикнул офицер и выстрелил несколько раз подряд в истерзанное, распростёртое на заснеженной окровавленной земле тело рабочего.
В это время открылось окно во втором этаже, и из него высунулась женщина с большим тазом в руках. Солдаты задрали головы, глядя на неё. Тогда женщина выплеснула содержимое таза им на головы.
Поднялся страшный вой. Солдаты смахивали с лиц едкую жидкость и тем ещё больше усиливали обжигающее действие. Острый запах серной кислоты всё усиливался.
– Не растирайте руками, дурни, кислоту по мордам. Смывайте её водой, – скомандовал офицер.
Многие солдаты были тяжело изувечены крепкой кислотой.
По распоряжению офицера дом тщательно обыскали, удалось задержать ту женщину, которая облила серной кислотой. Она была ещё совсем молода, миловидна, но держалась смело до дерзости.
– Убивайте меня, палачи, но мои метины на ваших подлых мордах останутся до самой смерти! – дерзко бросила она в лицо офицеру и солдатам.
– Вспороть ей брюхо! – распорядился офицер. Женщину увели в сторону, задрали юбку, и кто-то из солдат полоснул штыком по её животу. Она дико закричала. Один из солдат сжалился над ней и приколол её.
С Пресненской заставы, куда с другими дружинниками попал Блохин, хорошо была видна вся улица Большая Пресня, перегороженная в нескольких местах баррикадами. Внизу, недалеко от зоопарка, уже хозяйничали солдаты. Ближе к заставе ещё виднелись красные флажки на баррикадах, но и там уже не было дружинников, и только трусость мешала солдатам снять эти баррикады. Не решаясь подойти к ним, пехота и артиллерия продолжали сильно обстреливать их. Правее горели мебельная фабрика Шмита и жилые дома. С Кудринской площади пушки били прямо по пожарищу. Огромные багровые языки взлетали всё выше и выше. Грохнул сильный взрыв, и во все стороны вместе со снопами искр разлетелись огненные головёшки. Сразу задымились крыши соседних деревянных домов. Пожар разрастался. Было видно, как десятки людей пытались гасить новые очаги огня, спасая своё жилье и имущество. Но над ними тотчас разорвалось несколько шрапнелей, и перепуганные, искалеченные люди исчезли с крыш.
В то время со стороны Ваганьковского кладбища раздался гулкий артиллерийский залп, и над пожарищем разорвалось ещё несколько снарядов.
– Вперехлёст взяли: бьют и с Кудринки, и с Ваганькова. Конец Пресне приходит. Заберут её каратели!