Семья Звонаревых. Том 1

Славные борцы за свободу и счастье рабочего класса, бессмертные защитники баррикад доказали и нам, и рабочим всей страны, что мы можем бороться не только с ружьями и нагайками, но и с пушками и с пулемётами. И теперь, как и в первые дни, гордо развевается красное знамя на наших баррикадах…

Мы не побеждены… Но держать без работы всех рабочих Москвы дольше невозможно. Голод вступил в свои права, и мы прекращаем стачку с понедельника. Становитесь на работу, товарищи, до следующей, последней битвы! Она неизбежна, она близка…

Ждите призыва! Запасайтесь оружием, товарищи! Ещё один могучий удар – и рухнет окончательно проклятый строй, всей стране ненавистный.

Вечная память погибшим героям-борцам, вечная слава живым!..»

Все долго молчали. Клава смотрела на худые, заросшие, постаревшие за эти несколько дней лица рабочих, на их воспалённые от бессонницы глаза, на заскорузлые от работы руки, которые только что держали винтовку. Нарушил молчание Иван Герасимович. Он встал и долго, как Клава, смотрел на своих друзей, потом тихо, медленно подбирая слова, заговорил:

– За последние дни особенно стало ясно, какая сила – рабочий класс и его партия. Мы доказали всему миру, своим палачам, на что способны, когда дело идёт о нашей свободе. Нас не обманешь больше посулами да обещаниями. Хватит! Царь-батюшка накормил нас пушками да свинцом. Свою свободу мы завоюем только своими руками.

Но час наш ещё не пробил. Палачи сейчас сильнее нас. Продолжать борьбу – выходит, дать злодеям перебить наших лучших людей. Они только этого и хотят – выжечь, потопить в крови. Московский Совет правду говорит – кончим восстание организованно. Сохраним оружие, выведем людей, сбережём силы для новых боёв…

Иван Герасимович остановился, потёр рукой глаза, провёл по волосам.

– Да, товарищи, в этом сейчас наша задача. – Он опять остановился, обвёл взглядом слушавших его людей. – Как вы думаете? Что ты скажешь, Кузьма?

Кузьма, худой, с обвисшими прокуренными рыжими усами, неторопливо встал, одёрнул куртку и неожиданно высоким и нежным голосом сказал:

– Что ж, Иван Герасимович, думать и гадать тут нечего. Сами понимаем, не без голов. И молчим мы тут не потому, что сумлеваемся, а больно уж уходить с Пресни неохота, своя она, родная. Кровь за неё проливали…

– Так вернёмся ещё, дядя Кузьма, – перебил его молодой голос.

– Ну дык и я говорю, что вернёмся, а я что, разве другое толкую?

Клава вышла в коридор, присела на подоконник, прислонилась спиной к стеклу. Окна запорошило снегом в палец толщиной, но холода она не чувствовала. Устало прикрыла глаза. Кончилось заседание Совета, сейчас кончится совещание боевого штаба. На нём все начальники дружин. До неё доносился голос Седого, его распоряжения…

– Клавочка, устала, дорогая? – очнулась она от тихого голоса Андрея. Он сидел тоже на подоконнике, держал её руку в своей. – Кончилось заседание. Вот послушай – последний приказ штаба:

«…Мы начали, мы кончаем… Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это – ничего.

Будущее – за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству…»

– Осталось несколько часов. С утра каратели начнут гвоздить по Пресне. Тяжёлую артиллерию подтянули… А сколько ещё надо сделать.

Помолчали. Андрей смотрел на Клаву, на её бледное тонкое лицо, чёрную, выбившуюся из-под платка прядь волос.

– Вот что, Андрюша. – Клава сняла варежку, тёплой рукой провела по небритой щеке Андрея. – Хотела сказать тебе… Поберегись немножко… Нам ещё жить надо… – Голос её осёкся, она замолчала, прикусив губу, но глаз не отвела. Большие, тёмные на похудевшем бледном липе, они смотрели на Андрея не мигая. – Ведь я тоже очень люблю тебя, на всю жизнь… А сейчас пока, до свидания… Поцелуемся, Андрей.

Они встали и, крепко обнявшись, поцеловались крест-накрест по-русски три раза.

Потом Клава быстро пошла к выходу. В дверях оглянулась: Андрей стоял и смотрел ей вслед.

– Так, значит, Патриаршие пруды. Борейко. Квартиру помнишь.

Она в последний раз улыбнулась ему, посмотрела, как он, взмахнув рукой, кивнул ей головой и тоже улыбнулся. В улыбке сверкнули его белые зубы.

Блохин узнал о приказе штаба на баррикаде. Дружинники молча выслушали Андрея:

– Заложить фугас, самим отходить к Пресненской заставе. Оружие сдать в указанные приказом места. Установку фугаса поручаю тебе, Блохин.

– Ты бы с нами, Андрей. Привыкли к тебе, всё веселее вместе.

– Сейчас не могу, ребята. На Прохоровку надо – снять посты, ликвидировать боеприпасы – приказ штаба. На заставе встретимся. – И, крепко пожав руки товарищам, он зашагал вверх по Большой Пресне.

Дружинники обстоятельно, по-хозяйски собирали оружие, осматривая в последний раз свою баррикаду.

– А жаль всё-таки отдавать её карателям. Здорово она нам послужила.

Блохин распоряжался, как лучше заложить фугас.

– Чтоб в самую душу им, сволочам…

Чуть брезжил рассвет. Было особенно, по-утреннему, холодно и неуютно.

– Поди, часа четыре будет. Рано ещё… Сейчас самый сон. В аккурат к бабе под бочок…

– Вот он тебе саданёт под бочок, сразу жарко станет. Собирайся живей.