Семиярусная гора

В обычном состоянии я бы ее и не заметил. Она была наполовину скрыта под лестницей главного входа, и к ней вели вниз несколько ступенек. По всем признакам дверь была прочно заперта.

Но что-то подтолкнуло меня: «Попробуй открыть».

Я пустился на две ступеньки и взялся за тяжелую железную ручку. Дверь подалась, и я очутился в нижней церкви. Здесь было полно света и много людей, на алтаре стояла дарохранительница со святыми дарами, и я понял, что должен делать, и почему оказался здесь. Шла одна из служб новены[366], может быть, Святой час[367], не знаю: она подходила к концу. Как раз когда я нашел место и стал на колени, начали петь Tantum Ergo[368]… Все в храме – рабочие, бедно одетые женщины, студенты, клерки – пели латинский гимн Святым Таинам, написанный святым Фомой Аквинским.

Я неотрывно глядел на дароносицу, на белую гостию.

И вдруг я понял, что вся жизнь моя находится на переломе. Гораздо больше, чем я мог представить или ощутить, зависело теперь от одного слова – от моего решения.

Я не готовился к этому, не выстраивал свою жизнь в ожидании этого часа, не размышлял об этом. Я был призван сюда внезапно, чтобы ответить на вопрос, который приготовлялся не в моем уме, но в бесконечных глубинах вечного Промысла. И это сообщало особое значение происходящему.

Сейчас мне кажется, что это был последний шанс. Если бы в ту минуту я заколебался или отказался – кто знает, что бы со мной стало?

Но путь в новую землю, землю обетованную, которая не похожа на Египет, где я продолжал жить, теперь снова открылся: я инстинктивно чувствовал, что это ненадолго.

Это был решительный момент: миг испытания, но и радости. Мне потребовалась минута, чтобы собрать воедино мысли о той благодати, что внезапно была посеяна в моей душе, и приспособить слабое духовное зрение к непривычному свету. И в это мгновение вся моя жизнь оказалась подвешенной на краю бездны: но на этот раз она была бездной любви и мира, была Самим Богом.

В некотором смысле мне предстояло бесповоротно шагнуть в неизвестность: я должен был отказаться от себя. Но если я этого не сделаю… Мне даже не нужно было оглядываться назад-, на то, что я оставляю. Разве я недостаточно устал от всего этого?

И вот передо мной встал вопрос:

«Ты правда хочешь быть священником? Если да, скажи это…»

Гимн кончался. Священник, покрыв ладони концами омофора, взялся за основание дароносицы, медленно поднял ее с алтаря и повернулся благословить людей.

Я смотрел прямо на гостию, и теперь я знал, на Кого смотрю. И я сказал:

«Да, я хочу быть священником, всем сердцем хочу этого. Если такова Твоя воля, сделай меня священником. Сделай меня священником».

Как только я это произнес, пришло осознание того, что же я сделал этими тремя словами, какую силу привел в движение, и какой союз между мной и этой силой скреплен моим решением.

Часть третья

Глава 1 Магнитный север [369]

I

В университете снова начались занятия. Свежий осенний ветерок играл желтеющими листьями тополей перед зданием студенческого общежития, из подземки выходили молодые люди и шли через кампус бодро и целеустремленно, под мышками – синие буклеты со списком университетских курсов, души греет предвкушение покупки новых книг. На этот раз в сезон новых начинаний мне действительно было что начинать-.

Год назад во мне созрела уверенность, что есть человек, который даст мне лучший совет о том, где и как стать священником, и это – Дэн Уолш. Я пришел к такому выводу прежде, чем увидел его, раньше, чем сел за парту слушать его глубокие оригинальные лекции о св. Фоме. И в один из сентябрьских дней 1939 года этой уверенности предстояло принести плоды.-

В тот день на кампусе Колумбии Дэна не было. Я зашел в телефонную будку в здании Ливингстон-Холла[370] и позвонил ему.

У Дэна было много состоятельных друзей, и вечером он ужинал с кем-то из них на Парк-авеню, хотя, конечно, в нем самом, в его простоте не было ничего от ее претенциозности. Мы договорились встретиться в городе, и тем же вечером около десяти я стоял в вестибюле одного из здешних огромных, роскошных, сияющих апартаментов, ожидая, когда он выйдет из лифта.

Как только мы вышли в прохладную ночь, Дэн обернулся ко мне и сказал: «Знаешь, в первый же раз, когда я тебя увидел, мне подумалось, что твое призвание – быть священником».

Я был поражен и пристыжен. Неужели я действительно произвожу такое впечатление? Ощутил себя гробом повапленным[371], зная, что представляю собой в действительности. Уж лучше бы он удивился, это бы меня хоть как-то подбодрило.

Но он не был удивлен, он был рад, и с удовольствием согласился побеседовать о моем призвании, о священстве и католических орденах. Он довольно много размышлял о таких вещах, и думаю, что я удачно выбрал себе советчика. Я получил очень хорошее наставление, даже более полезное, чем мне тогда казалось.