Семиярусная гора

Можно сделать тысячу вещей, тысячей способов принести благодарение: все подчинено причастию: я мог послушать еще мессу, прочитать розарий, пройти стояния Креста, и, если я просто преклонял колени там, где стоял, то, куда бы ни обратил взгляд, меня окружали святые, из дерева ли, из гипса ли, или из плоти и крови. Но и те, что, наверное, не были святыми, были достаточно необычны и живописны, чтобы наполнить ум новыми смыслами, а сердце – молитвой. А когда я выходил из церкви, не было недостатка в просящих, чтобы подать милостыню, – а ведь это простой и легкий способ омыть наши грехи.

Бывало, я выходил из одной церкви и шел в другую – послушать еще одну мессу, особенно если день был субботний. Я слушал мелодичные проповеди испанских священников, сама манера говорить которых исполнена достоинства, тайны и учтивости. Мне кажется, после латыни нет языка, более подходящего для молитвы и рассуждений о Боге, чем испанский: это язык вместе сильный и гибкий, в нем есть резкость, есть качества стали, что придает ему точность, которая необходима настоящей мистике, и вместе с тем – мягкость, кротость и гибкость, нужные молитве; он учтивый, просительный и тонкий и на удивление мало сентиментальный. В нем есть интеллектуальность французского, но без холодности, которую та получает во французском, и он никогда не выливается в женственную мелодичность итальянского. Испанский не бывает слабым или слезливым, даже в устах женщины.

В то время как священник проповедует с кафедры, снаружи на улице кубинцы звонят в колокольчики и выкрикивают лотерейные номера, но это никого не смущает. Для народа, который считается эмоциональным, кубинцы обладают удивительным терпением в отношении того, что действует на нервы и сводит с ума американцев, вроде постоянного резкого шума. Но меня он беспокоил не больше, чем местных жителей.

Насытившись молитвами, я возвращался на улицу, шел сквозь пятна света и тени, заглядывал в какой-нибудь маленький бар и выпивал огромный стакан ледяного фруктового сока, потом приходил домой и читал Маритена или св. Терезу, пока не наступало время обеда.

Я отправился в Матансас, Камагуэй и Сантьяго на дребезжащем автобусе через оливково-зеленую кубинскую провинцию и обширные поля сахарного тростника. Всю дорогу я читал розарий, часто высовываясь поглядеть на огромные одиноко стоящие сейбовые деревья[396] в тайной надежде, что в одном из них мне явится Божия Матерь. Это казалось вполне возможным – так близко и доступно было все небесное. Вот я и смотрел, смотрел и немного надеялся. Но Пречистая Дева так и не явилась мне ни в одной сейбе.

В Матансасе я сразу замешался в paseo[397], – весь городок, наслаждаясь вечерней прохладой, кругами прогуливался по площади, мужчины в одном направлении, девушки в другом, – и очень быстро перезнакомился с полусотней людей всех возрастов. Под конец вечера я уже держал речь на ломаном испанском посреди пестрой толпы, включавшей городских красных, интеллектуалов, выпускников школы отцов-маристов и каких-то студентов юридического факультета Гаванского университета. Речь была о вере, морали, и произвела большое впечатление, а то, как ее принимали, в свою очередь, впечатлило меня: многие были рады, что явился кто-то, да еще иностранец, и говорит о таких вещах. Я услышал, как один человек, только что подошедший к толпе, спросил:

– ¿Es católico, ese Americano?[398]

– Парень, – ответил другой, – он католик, и очень хороший католик.

Тон, каким это было сказано, принес мне такую радость, что я потом долго не мог уснуть. Я лежал в постели и смотрел сквозь москитную сетку на яркие звезды, сиявшие мне в открытое настежь окно, у которого не было ни стекол, ни рамы, а только тяжелые деревянные ставни от дождя.

В Камагуэе я нашел церковь, посвященную La Soledad, Богоматери Уединения; маленький облаченный в одежды образ помещался в затененной нише и был едва заметен. La Soledad! Один из моих любимейших образов, а ведь в Америке его не найти, я только слышал, что ему была посвящена одна старая калифорнийская миссия.

Наконец мой автобус, урча, выкатился на сухую равнину, впереди синей стеной стали горы: это Орьенте[399], конечная цель моего паломничества.

Когда мы перевалили через водораздел и зелеными долинами стали спускаться к Карибскому морю, я увидел желтую базилику Пресвятой Богородицы в Кобре, возвышающуюся над оловянными крышами шахтерского поселка на фоне скал и отвесных опутанных джунглями склонов на дне зеленой чаши долины.

«Вот и ты, Каридад дель Кобре! К Тебе-то я и пришел, ты умолишь Христа сделать меня Его священником, а я, Госпожа моя, отдам тебе свое сердце. И если ты добудешь для меня это священство, я помяну тебя на своей первой мессе, и вся она будет посвящена Тебе, Твоими руками будет предложена в благодарность Святой Троице, Которая по Твоей любви послала мне эту великую благодать».