Сепар

Инстинкт подсказывал ему, что нельзя ни в коем случае вставать. Тот, кто встанет, погибнет. Надо ползти, ползти, ползти… Тот, кто ползёт, останется жив. И он полз, извиваясь всем телом, как чудовищно огромный червяк. Он полз через лужи чужой липкой крови. Он полз между трупами без голов, между трупами без рук и ног. Он полз по оторванным головам, рукам и ногам. Он полз по чужим, вывалившимся на снег кишкам. И ни одной мысли не было в его голове, только животный страх, гнавший его вперёд и вперёд, неважно куда, лишь бы дальше, дальше, дальше от танков и гаубиц, ракет и САУ, «Градов» и «Ураганов» – от гремящей и грохочущей войны. За его спиной оставалось Дебальцево, перед ним расстилалась степь, покрытая снегом.

Увидев перед глазами белое чистое пространство, на котором не было ни единого танка, сержант ВСУ механик-водитель Павло Коваль вскочил и побежал. Это была ошибка. Пуля его догнала, ударила сзади и прошила насквозь ляжку. Павло упал. Он упал лицом в густую высокую траву, пригнувшуюся к земле под тяжестью февральского снега, и некоторое время лежал, оглушенный болью. Как ни странно, именно боль вернула ему разум.

Он снова пополз вперёд, в степь, постанывая и волоча раненую ногу. Метров через сто он остановился. Ему казалось, что он уполз далеко. Он поднял голову, оглянулся и увидел на горизонте свой танк. «Булат» горел. Чёрные клубы дыма оскверняли голубое небо. Павло перекрестился и мысленно поздравил себя с тем, что он жив и что у него отличная чуйка. То, что пронеслось у него в воображении, когда он был ещё в танке, свершилось в действительности. Он знал, что если первый снаряд, пущенный ополченцами, ударил в броню, то следующий уничтожит танк. Так и случилось.

Он старался не думать о тех, кто остался в танке, и остался навсегда. Так было проще – не думать. Но воображение рисовало страшные картины живых горящих и обугливающихся тел. Павло не мог справиться с воображением. Он видел себя в этом танке. И ему стало так жаль себя, такого молодого и сильного, такого полного жизни, что он уронил лицо в снег и зарыдал в голос. Когда приступ жалости к себе прошёл, он стал жадно слизывать снег со стеблей травы, утоляя жажду. После приступа жалости явился приступ животной жажды жизни. Павло засмеялся, колотя кулаками в мёрзлую землю. Боль в ноге вернула его к действительности.

Он сел, вынул из внутреннего кармана куртки аптечку, перетянул ногу выше раны эластичным бинтом, насыпал в дырку, проделанную пулей, кровоостанавливающий порошок и замотал место ранения бинтом прямо поверх штанов. Затем он проглотил таблетку кетанова, заедая её снегом. В аптечке лежали два презерватива. Павло вынул из другого кармана телефон и военный билет, натянул на них презервативы, чтобы они не промокли, положил в аптечку, пристроил её на прежнее место и снова посмотрел в сторону танка.

Танк всё ещё горел, и всё так же клубы чёрного и тёмно-серого дыма вздымались вверх. В той стороне стоял всё тот же ужасающий грохот и вой, и пора было убираться отсюда. И Павло пополз вперёд.

Сырой февральский снег лип к рукам и одежде, осложняя движение вперёд, и время от времени Павло отдыхал, роняя голову в снежную траву, пахнувшую прелью, и судорожно слизывая с неё снег. За ним тянулся тёмный извилистый след, как будто по степи прокатился мотоцикл с огромными колёсами. Павло полз на юго-восток, хотя понимал, что ему было надо на северо-запад, но в той стороне гремел бой, и туда он ползти не мог. Животная жажда жизни гнала его вперёд, прочь от грома орудий и смерти, и что там его ожидало впереди, он не думал и не воображал. Надо было как можно дальше уползти от гибельного места, и это было всё, что он на данный момент понимал. Время от времени Павло ложился на спину и отдыхал, глядя в постепенно темнеющее небо. Солнце село, и надвигалась ночь.

Ночь пала резко, безлунная. Слабо белел снег перед глазами, а сверху свалилась темнота, и в выси слабо, как искорки снега, мерцали звёзды.

«Хорошо, – подумал Павло, – что нет сильного мороза, так, минус два, и это терпимо, но надо всё время двигаться, двигаться, двигаться, чтобы этот слабый мороз не стал неторопливым убийцей. Не спать, не спать, не спать…» – повторял про себя Павло, ползя и ползя вперёд неведомо куда.

Слева далеко-далеко послышался едва различимый вой. Павло вздрогнул. Автомат остался в танке. Павло был совершенно безоружен. Он прекратил движение и прислушался. Да, это был вой, но было непонятно, выли ли то собаки или это охотились степные волки. И собакам, и волкам, и воронам было чем поживиться сегодня в степи. Петро вжался в землю. Вой доносился издалека, приближался и прокатился мимо бывшего механика-водителя в сторону, где умолкли орудия и было много пищи. Павло перекрестился.

Он полз всю ночь, с остановками, во время которых он отогревал руки за пазухой и в карманах. Он не знал теперь, в какую сторону он двигался: на юго-восток, на юго-запад или на север. А может, он вообще полз по кругу, возвращаясь к тому месту, где взорвался «Булат».