Сепар

– Отдай! – приказал старик. – Ты не забывай, ты не на курорте. Ты в плену. Мне не надо, чтобы ты своим позвонил, а они сюда мину пришлют почтой. Верни!

Павло помедлил и вернул старику телефон.

– Ладушки! – сказал старик, пряча телефон за пазуху. – Бить тебя по голове мне вовсе не хочется.

– А то бы ударил?

– А ты не сомневайся! Я в молодости кулаком-то быка валил.

И старик выставил под нос парня жилистый, здоровенный, как кувалда, кулак.

После этого эпизода между противными сторонами наступило некоторое охлаждение отношений. Но со стариком был какой-никакой контакт. Хотя бы раз в день он сидел с Павлом на крылечке, и они вместе курили, молча и сосредоточенно. Правда, Павлу не на чем было сосредоточиваться, он просто сидел и сидел, а старик не просто сидел, а напряжённо о чём-то думал.

Со старухой, Ульяной Алексеевной, контакта не получалось. Она раз в день приносила в предбанник кастрюлю борща, ставила её на стол и молча уходила. Взгляды, которые она бросала на Павла, нельзя было назвать дружелюбными.

«У, сука колорадская, москалька злобная, – думал о ней Павло, провожая её взглядом. – Был бы у меня автомат, ты бы у меня сплясала гопака!»

Прошло два дня. Павло ел, пил, спал, курил, справлял нужду и ни о чём не думал, даже ненавидеть сепаров – старика и старуху – ему было лень. Раненая нога его не слишком беспокоила. Рана заживала.

На третий день он проснулся рано, разбуженный громкими мужскими голосами и хохотом, доносившимся со двора. Он встревожился. Он видел, что старик с кем-то говорил по телефону. Наверное, звонил ополченцам. Теперь его увезут и расстреляют. В худшем случае. В лучшем бросят в подвал, а потом обменяют. Надо бы бежать, но куда он убежит на одной ноге?

Пока он размышлял, что делать, дверь распахнулась, и вошли двое в военной форме. Один – высокий, статный, лет сорока, с усталым обветренным лицом, обведённым тёмной бородкой с усами. Другой – пониже ростом и помоложе, с гладко выбритым лицом и цепкими серыми глазами. Павло приковался взглядом к их автоматам наперевес.

Высокий подошёл к раскладушке, взял двумя пальцами одеяло и откинул его, обнажив забинтованную ногу парня. Сердце Павла ухнуло в пятки. Всё! Расстреляют! Ему казалось, что он уже умер.

– Дяденька, – сказал он тоненьким голосом, – я ранен.

– Разматывай, – сказал «дяденька» и указал дулом автомата на бинт.

Трясущимися руками Павло принялся разматывать бинт. Обнажилась рана.

– Заматывай! – приказал «дяденька».

Павло принялся скатывать бинт в рулон. Он делал это нарочито медленно. Он продлевал себе жизнь, пусть на минуты, но и это было дорого. Скатав бинт, он начал перевязывать рану, думая при этом, что если его сейчас расстреляют, то какая разница, будет перевязана рана или нет.

– Надень штаны и выйди во двор! – приказал высокий.

Топая берцами, ополченцы вышли. Павло не знал, что высокий – это сын, а тот, что пониже ростом, – племянник старика. Григорий Александрович в первый же день позвонил сыну, спрашивая его, как быть с пленным.

– Приеду, посмотрю! – коротко ответил сын. И вот теперь он был здесь.

Павло вышел во двор и сел на приступочку возле бани. Он ждал своей участи. Пятнистый уазик стоял во дворе, возле него стояли и курили несколько ополченцев. При появлении Павла они дружно повернулись в его сторону. Один из них презрительно сплюнул и сказал друзьям:

– Вот это вот, оно и есть танкист?

Все засмеялись. И в самом деле, в просторных и длинных штанах, в обширном ватнике Григория Александровича Павло выглядел совсем тоненьким мальчишкой. Ополченцы отвернулись от него и заговорили о своём.

«Это они будут меня расстреливать, – понял Павло. И ему снова показалось, что он умер. – Здесь, у баньки, или поведут вон со двора, чтобы кровью его не запачкать? – Он придвинул к себе поближе костыли. – А может, бухнуться перед ними на колени? Может, пожалеют? Умирать таким молодым! Это несправедливо!»

Между тем в доме сын говорил отцу:

– Батя, мне с ним возиться некогда. Бои идут. Делай с ним что хочешь! На твоё усмотрение. Можешь расстрелять. И на всякий случай – вот, возьми. Трофейный!

И он подал отцу пистолет.

– Да у меня колун есть, – рассмеялся Григорий Александрович. – И кулак!

– Возьми! – настаивал сын. – Мало ли что у него в голове!

– Пусто у него в голове, – отвечал старик.

– Тем более! В пустоте-то всякая плесень и заводится!

Старик взял пистолет и заткнул за ремень. Выпустил поверх рубаху.

– Ладно! Борща поедите?

– Некогда, батя. В другой раз.

Сын обнял отца и мать. И вышел.

Когда Павло увидел его, он снова «умер», уже в третий раз за это утро.

Он свалился с приступочки прямо в лужу и закричал:

– Дяденьки, не убивайте меня!

– Вот такие говнюки воюют, – сказал ополченец, открывая дверцу уазика.

Ополченцы засмеялись, сели в машину и уехали.

– Вставай! – сказал старик. – Сегодня тебя не расстреляют. До сортира успеешь добежать?

К концу февраля Дебальцево было взято ополченцами, о чём старик не без удовольствия сообщил Павлу.