Серая мать

Через две секунды за Васей закрываются обшарпанные больничные двери. Ему нужна передышка. Он и так слишком долго терпел ее, свою непутевую, никчемную жену. Теперь она там, где и положено быть чокнутой наркоманке.

Лекарство, от которого размякают мозги, уже начинает действовать. Прежде чем отключиться, лежа на узкой койке с застиранным до дыр бельем, Олеся повторяет про себя единственный вопрос: это временно или навсегда?

Через три секунды вытаращенный глаз глядит между растопыренными серыми пальцами. Вокруг не так уж темно. Из песчаных барханов вырастают неровные сталагмиты, лепящиеся к стенам пещеры и друг к другу, но глаз уже не видит их. Уже слишком…

…слишком поздно. И ничего не исправить.

От запахов мутит. Хлорка; липкий лекарственный дух; гниющее от пролежней тело, утратившее способность двигаться и контролировать выделения. Запах смерти.

Дедушка лежит на больничной койке с поднятыми бортами из блестящего металла, опутанный трубками. Бывший врач, когда-то помогавший другим, теперь сам оказался по ту сторону. И ему уже никто не поможет. Торчащие из подгузника полусогнутые ноги похожи на переломленные пополам спички. Он весь как выгоревшая спичка: коснись чуть сильнее – и рассыплется кучкой темной золы.

И Олеся не касается его. Не смеет поднять взгляд, чтобы посмотреть в серое лицо, в запавшие глаза, не до конца прикрытые дряблыми веками.

Она не имеет права его касаться. Только не этими исколотыми руками. И смотреть в глаза дедушке – пусть даже сквозь веки – тоже не имеет права. Он обеспечил ее местом в медицинском и квартирой,

(тут что-то не так)

а она все пустила на ветер. Сколола. Снюхала. Это из-за нее он сейчас гниет здесь.

(что-то не так)

А она даже не может заплатить санитарке, чтобы его почаще переворачивали и мыли. Не может купить нужное лекарство. Не может вообще ничего.

(не так)

– Лекарство за двадцатку? – презрительно усмехается Вася. – Ты че, слепая? Проще гроб купить! Дед не сегодня-завтра загнется…

Больно от этих слов?

(так)

– …это мои деньги, поняла? – асфальтовый взгляд давит, прижимает к неудобному скользкому стулу. – И на твоего подыхающего деда я их тратить не собираюсь! Радуйся, что тебя содержу…

Больно?

(так, так, так)

Это он во всем виноват. Твой муж. Это он делает больно.

(так, так, так)

Хочешь, чтобы он перестал?

(так, так, так)

Хочешь, чтобы он тоже почувствовал боль?

(так, так, так, так, так)

Сделай ему больно. У тебя ведь достаточно силы. Очень много силы. Помнишь?

Так, так, так, так – стучит сердце.

Как она могла забыть о своей силе?

Мышцы повинуются. Острый взгляд ощупывает внутренность пещеры, полной каверн и теней. Останавливается на знакомой фигуре.

Видишь? Вот он.

Тактактактак – колотится в груди.

Сделай ему больно.

Наэлектризованная, Олеся срывается с места. Окаменевший кулак врезается в чужую податливую плоть.

9

– Олеся! Это ловушка!

Не переставая звать Олесю, Семен перевалился через округлый уступ, ограничивающий отверстие в верхней части горы.

– Олеся! Оле…

Он успел сделать несколько шагов по пылящему песку вглубь пещеры, прежде чем замер как вкопанный.

Впереди лежала навзничь Олеся. Руки и ноги девушки беспорядочно подергивались, тело содрогалось то ли в каком-то припадке, то ли в отчаянной попытке подняться, но она не двигалась с места. Ее голову охватывала огромная каменисто-серая ладонь с длинными пальцами. Тот, кому принадлежала эта ладонь, склонялся над Олесей.

Вернее, склонялась.

Она, Серая Мать.

Семен понял это, как только большая костистая голова, продырявленная десятками зияющих ноздрей, повернулась в его сторону.

Вот ты и пришел.

Складка над ее подбородком, которая вполне могла быть ртом, не двигалась, но Серая Мать говорила с ним. Семен слышал ее голос прямо внутри своей головы, и голос этот казался знакомым. Словно где-то, когда-то…

Ты хочешь ей помочь?

Кажется, на какое-то мгновение он успел забыть, зачем пришел сюда. Руки Семена стиснули фомку, тело приготовилось к броску, и…

Ничего не произошло.

Обмякшие мышцы отказались повиноваться.

Семен с усилием отвел взгляд от продырявленного лица с мучнистыми шарами глаз, но ничего не изменилось. Дело было не во взгляде чудовища.

Брось это.

Пальцы разжались сами собой, выпустив фомку.

Тебе это не нужно.

Семен чувствовал, как кровь приливает к голове. Мозг, лихорадочно посылающий команды телу, готов был лопнуть от напряжения, но ни один мускул так и не дрогнул.

Ты собирался помочь ей? Спасти? От чего?

Язык и губы все же принадлежали ему, и Семен выдохнул:

– От тебя!

Разве я причиняю ей вред?

Шестипалая ладонь соскользнула с лица Олеси. Оно было спокойным, глаза – закрытыми. Семен вдруг понял, что ее тело больше не двигается, а расслабленно распластался на песке.

Двигалось ли оно вообще?