Сердце демона

На расчищенной Раштау части стола они один за другим выкладывали элементы кожаного доспеха. О, и что это был за доспех! Такую искусную работу Аштирре доводилось видеть только в оружейной мастерской самого Фельдара. Наплечники, наручи и ремни были украшены золотистым узором, прекрасным и дополняющим каждый элемент. Сама броня повторяла формой доспехи имперских воинов, только в данном случае в более изящном варианте. По нагруднику шло оплечье, стилизованное под ритуальные украшения рэмейских жрецов.

Последним Нера выложила свой подарок – хлыст, форма которого повторяла знаменитый хлыст Раштау, но сделанный по руке Аштирры. Её новое оружие, с которым ей предстояло исследовать гробницы, возвращать утерянные артефакты и знания.

Жрица рассматривала каждую деталь, гладила крепкую кожу доспеха и узор зачарованных элементов, будто вплавленных в общую форму. Сжимала чуть шершавую рукоять хлыста, ложившуюся в её ладонь как родная. И не верилось, что вся эта красота, созданная с такой любовью, – для неё одной.

Бессвязно она благодарила дядюшку Фельдара и обеих своих тётушек, крепко обнимая, не в силах выразить всё, что было у неё на душе. А когда они снова вернулись за стол, Раштау чуть кивнул Брэмстону, и тот заиграл.

Аштирра замерла, вспоминая даже не ночь на стене, а тот самый первый раз, когда услышала его глубокий голос, созданный не для развлечения толпы, а для того, чтобы исполнять древние баллады и ткать легенды. Оживлять минувшие эпохи и сохранять для живых память о давно ушедших.

И так же, как в тот самый первый раз, в глазах защипало от непрошеных слёз. О да, он закончил свою балладу, как обещал, – ко дню торжества Аштирры. Балладу о Кадмейре и Адрасте, но не только о них. О тех, кто нашёл тайну, отвоевал её у врага, даже у само́й вечности, пусть цена и была высока. О тех, кто пал, защищая, и о тех, кто выжил, чтобы помнить. А ещё – о ней, об Аштирре, с которой Брэмстон разделил чудо, когда стоял рука об руку в древней гробнице, глядя в лицо легенды.

И в эти мгновения пустота отступила, а сама Аштирра почувствовала себя живой и настоящей, сохранённая в его строках и нотах.

Над водой стелилась предрассветная дымка, и прохладный воздух казался матовым, осязаемым. Ветер шептался в ветвях храмовой рощи в тишине, которая вот-вот наполнится птичьим гомоном. Аштирра любила это время, границу между мистичной ночью и оживающим днём, хотя сами ночи в пустыне любила ещё больше. Это была стихия лунной Богини, набрасывавшей на мир свою вуаль. С восходом Солнечной Ладьи не остаётся места секретам и все детали предстают в своём прекрасном или отвратительном обличье как на ладони.

Она хотела ещё немного задержаться на пороге тайны. При свете дня ей могло и не хватить решимости.

– О чём отец говорил с тобой? – спросила Аштирра, останавливаясь у самой кромки воды. – Хотя я, кажется, и так знаю.

Брэмстон чуть сжал её руку в своей.

– И что ты сказал ему? – она повернула голову. Косы рассыпались по спине, и золотые бусины мелодично звякнули.

– Сказал то, что думаю. Что никогда не обижу тебя. Не сделаю ничего, что не было бы тебе желанно.

Под таким его взглядом, пристальным, неотрывным, ей почему-то становилось немного не по себе. Всё в нём было знакомо, и вместе с тем сейчас словно было нечто совсем иное. Голос, неизменно её завораживающий. Серо-зелёные глаза, всегда искрившиеся насмешливостью, но сейчас очень серьёзные. Точёные губы, вкус которых она уже знала и особенно любила целовать его, когда он улыбался. Длинные каштановые волосы, собранные в небрежный хвост. Рука сама собой потянулась убрать упавшие на лицо пряди, задержалась, касаясь щеки.

Аштирра невольно опустила взгляд, когда он сглотнул. Шнуровка тёмно-синей рубахи, расшитой золотой нитью, была как всегда ослаблена, и на груди тускло поблёскивал чеканный медальон – тот самый, который она тоже успела поносить. Жрица повела кончиком пальца к ключицам, подцепила когтем тяжёлую цепь, едва касаясь кожи. Любоваться им так, не глядя в глаза, было проще.

Она мечтала об этом рэмеи с тех пор, как была девчонкой, – сейчас-то уже можно было не притворяться ни перед самой собой, ни перед ним. Хвост чуть подёргивался от волнения, от осознания его близости и их уединения.

– Я так люблю твои песни. Люблю, просто когда ты рядом. И…

Как было объяснить ему, что с ним она чувствовала себя живой и настоящей? Что пустота, похитившая её в те растянутые в вечность несколько мгновений после Посвящения, и необъяснимый ужас перед собственным небытием отступали?.. Кажется, что-то из этого она всё же произнесла вслух и будто со стороны услышала собственный голос:

– Всё наше мировоззрение построено на вечности и бесконечности жизни, на циклах возрождения и непременном посмертии. Мы рождаемся и уже знаем, что это не впервые, а когда завершится – то завершится не навсегда. Но тогда я просто… перестала быть. Не осталось ни света, ни памяти, ни грядущих встреч, ни шёпота Вод Перерождения.