Сердце демона

– Какая удивительная верность… Как бесконечно жаль, что ты и весь твой род верны не мне, единственному истинному Владыке.

Он говорил мягко, но каждое слово сочилось потаённым ядом.

Её инстинкты говорили, что так не должно быть. Что долг каждого из них – приносить радость защитнику, вся жизнь которого – служение и жертва. И как ей хотелось, неосознанно, всем сердцем, смягчить выжигающее сияние, обратить горечь в ликование, стереть его печаль и одиночество.

Как такое могло случиться?.. Как эта Сила оказалась искажена?

Владыка подошёл вплотную, и казалось, что, как для взора самой Богини, для его взора не было тайн внутри неё. Тонкие пальцы коснулись её лица.

– Я знаю, что ты скрываешь, жрица. Не заставляй меня делать то, что причинит мне великую скорбь.

– Ты обратишь свою волю против родной крови?

– Так уже было. Я сделал то, что до́лжно.

Внутри тлел гнев, пробивавшийся сквозь сковавшее её благоговение.

– Ты…

Он не дал договорить – приложил пальцы к её губам.

– Не те слова мне нужны. Займи своё место, стань мне союзницей. Твой род и мой испокон веков шли рука об руку, и не нам нарушать эти заветы… Как он вернулся из мёртвых? В чём его уязвимость?

Она покачала головой, цепляясь за всё то, что составляло её суть. Воля, цель.

Любовь.

Но его воля сминала её саму. Расплавленное золото. Испепеляющие лучи Солнечной Ладьи…

Его слова были не угрозой – ужасающей истиной, которую она в полной мере осознавала.

– Я могу разрушить твой разум до основания, разбить саму твою суть на осколки и разметать твою память вплоть до самых давних твоих жизней…

Зов, вырвавший его из привычного забвения, не принадлежал ни Хранителю, ни проклятой хайту. Далёкая вспышка нетленной звезды, померкшей когда-то.

– Невозможно… – выдохнул он.

Вырванное сердце отозвалось призрачной болью, за века не иссякшей до конца.

Так его погибель, которой не было среди живых и не было среди мёртвых, звала его в последний раз. Так звучало эхо самых жутких его снов, о которых не ведала даже Анату, иначе заставила бы его проживать это снова и снова.

Неужели узнала теперь и потому создала отражение того последнего мига?

Боль была такой свежей, что даже в иллюзии своей жизни он не сразу сумел сделать вдох и подняться.

Ладони помнили мёртвый пепел, оборванные нити, уничтоженный след, когда не осталось больше ничего и сам свет бытия померк для него.

Почему же именно сейчас?..

Глава тридцатая Живая и настоящая

Тот далёкий пронзительный крик был её собственным. Она умудрилась перепугать всех, сама того не желая.

За дверью громко спорили – Аштирра не разбирала слов, пила отвар, удерживая в дрожащих руках уютную глиняную пиалу, и радовалась, что у неё вообще есть руки. Что она чувствует вкус и слышит голоса, видит трепещущий огонёк светильника. Животный ужас понемногу отступал, оставляя после себя тошнотворную слабость. Жизнь словно разделилась на «до» и «после», и ей совсем не хотелось заглядывать за эту грань. Осмысливать случившееся.

Потому что когда она начинала об этом думать – всё вокруг переставало казаться настоящим…

Дверь скрипнула, и вошёл Брэмстон. Присел у её ног, заглядывая в глаза.

– Эй, – тихо позвал он. – Всё хорошо?

– Конечно хорошо. Не знаю, чего все так переполошились, я ведь даже сознание не потеряла, – она с усилием улыбнулась и вздохнула. – Только вот сама себе праздник испортила…

– Праздник ещё не закончился, – заметил менестрель, погладив её по руке. – Сейчас все успокоятся, и продолжим.

– Я хотела, чтоб все радовались. Хотела пир, – тихо проговорила Аштирра, раздражённо дёрнув хвостом. Ей самой стало противно от того, как жалобно прозвучал её голос.

– Хочешь, чтобы я был точнее? – рявкнул Раштау из-за двери – она даже вздрогнула от неожиданности. – Я уже не жрец-целитель!

– Ну всё, – девушка решительно отставила пиалу и поднялась. – Пойдём, пока они там друг друга не перекусали.

Она распахнула дверь, остановившись на пороге. Брэмстон стоял за её плечом, поддерживая ладонью за талию – едва касаясь, но Аштирра остро чувствовала его тепло сквозь невесомую ткань платья.

Все затихли, оборвав спор на полуслове, обернулись к ним. Взгляды, обращённые к жрице, были полны уже не радости и восхищения, а острой неприкрытой тревоги.

Этот зал, когда-то служивший малой трапезной для жрецов, был обновлён уже следующими поколениями Таэху – семьёй Аштирры. Рельефы на стенах, изображавшие древние сады и диковинных животных, сияли яркостью красок. На окнах трепетала тонкая золотистая кисея, а на резных подставках тепло мерцали светильники. В воздухе витал тонкий, едва уловимый аромат благовоний.