Сердце Малого Льва (СИ)

На эту пошлость она отвечать не стала, только подумала, насколько все-таки примитивны эти дуплоги. Примитивны, поэтому и чувства их притуплены, поэтому и боль они ощущают не так остро, поэтому и страха у них нет. Для них всё просто…

Разговоры у них тоже были примитивны. Синтия устала слушать, как кто-то кого-то проткнул или прирезал, кто и сколько награбил и что собирается с этим добром делать.

Выскочка Улпард мечтал о власти и роскоши, а пошляк Доронг — о женщине, которая наконец будет ему по вкусу. Толстушка Пая, кажется, вообще ничего не желала, ее всё устраивало, как есть. Даже в завтрашний день она заглянуть не могла и не пыталась. А надменная красавица Норки погрязла в совершенно несбыточных мечтах о каком-то царе в золотом шлеме. При этом она могла совершенно спокойно вспороть брюшко живому визжащему самсургу.

Синтия больше молчала. Объект ее исследования находился в палатке, и он был ей наиболее интересен. Даже больше: он был ей безумно интересен. Ей непременно надо было узнать, что он чувствовал, умирая такой мучительной смертью. Что?! Почему он молчал?

Почему на лице у него не было ни боли, ни страха? Разве его плотное тело не страдало? Если нет, то тогда всё в порядке… А если да? Тогда можно просто с ума сойти! Иногда ей казалось, что она воскресила его только для того, чтобы вцепиться в него и затрясти: «Скажи, ну скажи, ведь тебе было не больно?!» К ночи все разошлись, а она всё еще сидела у догоревшего костра, не решаясь вернуться в палатку. Странно было осознавать себя здесь, в плотном мире, на незнакомой планете, в окружении дикарей. Иногда казалось, что это сон. А иногда — что сном была вся предыдущая жизнь. Становилось холодно. Вздохнув, она все-таки встала и пошла.

Лафред сидел за столом и смотрел на свечу. Она одна горела в темной палатке.

— Можно мне войти? — спросила Синтия осторожно.

— Почему нет? — удивился он, потом, видимо, вспомнил, что выгнал ее, и усмехнулся, — я только не ем при свидетелях. Ты давно могла вернуться.

В палатке было еще холоднее, чем на улице. На обогрев тела уходило много энергии.

Содрогнувшись еще раз при мысли о холодной ночевке, Синтия вздохнула и присела за стол.

Пламя свечи дрожало.

— Мы умели жечь только дерево, — тихо сказал Лафред, — а рурги придумали воск. Как просто и как удобно…

— Рурги много чего придумали, — согласилась она, — например, письменность.

— Письменность? Что это?

— Это способ сохранить и передать информацию… Для каждого звука они придумали значок. Этими значками можно написать слово, фразу, сообщение, рассказ, поэму, летопись…

— Летопись?

— Они вырезают их на деревянных дощечках. Для последующих поколений. А еще они придумали цифры…

— Думаешь, я не понимаю, кто они, а кто мы? — сверкнул глазами Лафред, — но это ничего не меняет. И не мешает мне их ненавидеть.

— За то, что они казнили тебя? — решилась спросить Синтия.

— За то, что они не считают нас за людей, — жестко ответил он, — мы для них лесные звери.

Дикари. У нас нет мозгов, у нас нет сердца, мы не умеем любить, мы вообще ничего не чувствуем!

Она вздрогнула. Он сказал почти всё то, что она сама думала о дуплогах да и о самих рургах тоже.

— Тебе больно? — спросила она с ужасом.

— Кто же в этом признается? — усмехнулся он.

— Можно я посмотрю, что у тебя там под повязкой? Я все-таки лекарь.

Какое-то время он сомневался. Потом пожал плечом.

— Смотри, если не боишься.

Картина была ужасная. Шов воспалился по всей окружности. То же, скорее всего, было и внутри. Всё горло распухло. Синтия, ругая себя за неопытность, метнулась к своим лекарствам. Воспаление надо было срочно снять, пока он не задохнулся.

Потом только она поняла, что Лафред никогда не видел шприцев. Их просто быть не могло в бронзовом веке даже у цивилизованных рургов. Уколы он, впрочем, перенес терпеливо. Синтия держала руки у него на шее, забирая красную энергию воспаления.

— Ты вовремя появилась, — хрипло сказал Лафред, — может, Великий Шаман тебя послал?

— Может, — улыбнулась она.

— Ты ведь не такая как все женщины. Это сразу видно.

— Тебя это пугает?

— Нисколько.

— А ты вообще чего-нибудь боишься?

— Чего мне бояться? — усмехнулся Лафред, — я прошел через всё.

— А что ты чувствовал? — тут же спросила Синтия.

— Ничего, — ответил он сухо.

* * *

«Сия Нрис Индендра» коротко было написано на гранитной плите. Могила была ухоженная, осенние цветы всё еще украшали ее: пестрые хризантемы и кроваво-красные гладиолусы. Руэрто присел на камень. Было тихо и безветренно, было совершенно идиотское время дня — четыре часа, время, когда ничего не хочется делать, работа не спорится, а отдыхать еще рано.

Он принес матери огромный букет и положил его, как бы извиняясь, что не был у нее почти два года. Не был, хотя слугам строго-настрого приказал следить за могилой. Мать не отпускала его. Даже мертвая, даже им самим убитая, она имела какую-то власть над ним. Он сидел и размышлял в который раз: была ли она чудовищем или просто несчастной больной женщиной? Жалеть ее нужно или ненавидеть?