Сердце мастера

С Оливией в эти дни они почти не разговаривали, лишь переписывались урывками. Даже на расстоянии он чувствовал ее возбуждение, восторг перед внезапным приключением и понимал, что вся эта история с интервью – не более чем попытка отвоевать кусочек личного пространства. И хотя слияние с любимым человеком до полной потери себя никогда не было для него эталоном отношений, он хорошо понимал, что настоящая близость, как ни крути, оплачивается частичной потерей свободы…

Но осознавала ли это она?

Их связи было уже больше двух лет и, похоже, ей, совсем еще юной женщине, в этих рамках стало тесно. Лишать ее глотка свежего воздуха Родиону не хотелось – для поддержания «душевного огня» человеку нужен кислород…

Однако возвращения Оливии он ждал с беспокойством, страшась тех перемен, которые может повлечь за собой подобный «эксперимент».

Когда, наконец, повернулся ключ во входной двери и по паркету застрекотали пластиковые колесики чемодана, Родиону показалось, что где-то распахнулось от ветра окно: воздух в квартире стал свежее и чище.

На бледном, немного усталом лице Оливии танцевала улыбка.

– Γεια σου, ζωή μου[25]! Наверное, нужно было уехать, чтобы понять, что дом – это не адрес, а человек. Я так соскучилась…

Как ушла Саломея, они не заметили – просидели за разговорами у камина до вечера, открыв бутылку хорошего бордоского вина, да так и не распробовав его вкуса…

Очнулись на смятой кровати в сумерках надвигающейся ночи, вспомнив, что к накрытому горничной ужину так и не притронулись.

Натянув джинсы, Родион вышел из комнаты и вернулся через несколько минут с большой тарелкой винограда, сыра, свежего хлеба и с оставшимся вином.

Оливия полусидела в подушках с айпадом и, наматывая привычным жестом прядь волос на указательный палец, что-то сосредоточенно читала.

Поставив блюдо и бутыль на прикроватный столик, он молча прилег рядом с ней. В холодном дрожании жидкокристаллического дисплея ее лицо напоминало творение античного мастера: и этот высокий гладкий лоб, и полуприкрытые глаза, и опаловая матовость кожи…

Глядя на экран, она прошивала взглядом рукописные строчки, ничего вокруг себя не замечая. Не удержавшись, Родион последовал ее примеру.

«– Какой совет вы могли бы дать начинающим скульпторам? – задавая очередной вопрос, молодой режиссер в черном берете сделал знак оператору, чтобы тот сдвинулся чуть правее. Снимать Монтравеля было сложно – мастер отказывался принимать авантажные позы и, увлекшись повествованием, то и дело норовил выйти из кадра.

Съемочная группа из Парижа работала в его доме уже второй день подряд: к открытию «Осеннего салона» готовился короткометражный звуковой фильм, в котором Монтравелю было отведено центральное место. Мне и его юному ученику Луи Рошфору, который жил в доме скульптора все это лето, разрешили присутствовать на съемках.

Наблюдая за процессом, я не переставала удивляться простоте и мудрости этого талантливого человека, с которым была знакома уже не один год…

– Пусть почаще выбираются из своих студий и рисуют на открытом воздухе. Не требуется никаких анатомических атласов – нужно взглянуть на обнаженную женщину на берегу моря или горной реки, и сразу станет ясно, как вылеплены плечи, живот… На природе мне достаточно сделать несколько штрихов карандашом – и эскиз готов! Самые лучшие наброски, к слову, я привез из Греции – эта страна просто создана для творчества…

– Говорят, вы – самый «эллинский» скульптор нашего времени…

– Это как посмотреть… Если речь идет о каноническом совершенстве пропорций, то всех сегодня превосходит баварец Удо Вебер. Но вот в чем загвоздка: погоня за безупречностью обернулась для него полнейшей безыдейностью. Ведь настоящее искусство вдохновляется мыслью, а не формой!

– Любопытная диалектика… А почему вы сосредоточили свое внимание именно на женском теле? Даже ваш памятник борцам Парижской коммуны представляет собой обнаженную женщину…

Монтравель пожал плечами.

– Я много раз брался за изваяние мужчин, а заканчивалось все это женщинами. Наверное, потому что они – суть природы… А природу я ставлю превыше всего».

– Что за феминистский трактат ты читаешь, – улыбнулся Родион, ласково притянув Оливию к себе.

– Это письма Доры к брату, я о них тебе сегодня рассказывала. Волошин разрешил мне переснять те фрагменты, что остались непрочитанными, – произнесла она как можно уверенней.

– Да, мы не успели с тобой об этом договорить… Гипотеза о возможном родстве Волошина и Валери звучит довольно неожиданно!

Оливия кивнула.

– С другой стороны, в те времена подобные ситуации не были редкостью! История моей семьи тому пример: деда, профессора медицины, выслали из страны в двадцать втором вместе с другими «контрреволюционно мыслящими» интеллигентами. Многие его родственные связи на этом тоже прервались.