Сердце Москвы. От Кремля до Белого города

В советское время с 1918 г. в здании размещаются некоторые отделы Московского совета: финансовый, статистический, налоговое управление, трест хлебопечения и др. В ноябре 1935 г. озаботились созданием большого музея Ленина, который тогда занимал несколько комнат в институте Маркса – Энгельса – Ленина на Большой Дмитровке. Для этого радикальным образом перепланировали внутренние помещения бывшей городской думы, поменяли отделку парадного зала, впоследствии пристроили объем на месте двора. Ленинский музей уже нацеливался и на здания по Никольской, но вскоре этот пропагандистский центр вообще закрыли, а теперь и помещение, и коллекции бывшего ленинского музея принадлежат Историческому музею.

На противоположной стороне Воскресенской площади, где когда-то вдоль берега Неглинки выстроились торговые лавки, в конце XVIII в. стояли несколько двухэтажных строений, принадлежавших вдове действительного статского советника Надежде Ивановне Курманлеевой и перешедших после пожара 1812 г. к ее племяннику Г.С. Карновичу. На протяжении XIX в. вместо этих построек образовался один протяженный дом, в котором, ближе к углу с Тверской, арендатор купец Иван Дмитриевич Гурин открыл ставший известным в Москве трактир, называвшийся «Большим Московским» или просто «Гуринским». Он находился как раз напротив присутственных мест с их судебными учреждениями – сюда приходили адвокаты и их клиенты, чтобы за рюмочкой обсудить насущные дела. Как вспоминал автор книги «Из прошлого» Н.В. Давыдов, «раза четыре на дню вдоль всех рядов столиков общей залы проходил собственник трактира Гурин, любезно кланяясь своим гостям; это был очень благообразный, совершенно седой, строгого облика старик с небольшой бородой, с пробором по средине головы, остриженной в скобку; одет он был в старинного фасона русский кафтан».

По словам Богатырева, которого уже не раз цитировал, «для иностранного коммерсанта побывать в Москве да не зайти к Гурину было все равно что побывать в Риме и не видать папы». На Масленицу посетителям вручались вот такие карточки:

«Поздравительные стихи с сырной неделей от служителей Большого Московского трактира:

С неделей сырной поздравляем
Мы дорогих своих гостей
И от души им всем желаем
Попировать повеселей.
Теперь, забыв тоску, гуляет
Весь православный русский мир, —
С почтеньем публику встречает
Большой Московский наш трактир».

По словам мемуариста Н.В. Давыдова, московские «трактиры славились, и не без основания, чисто русскими блюдами: таких поросят, отбивных телячьих котлет, суточных щей с кашей, рассольника, ухи, селянки, осетрины, расстегаев, подовых пирогов, пожарских котлет, блинов и гурьевской каши нельзя было нигде получить, кроме Москвы. Любители-гастрономы выписывали в Петербург московских поросят и замороженные расстегаи. Трактирные порции отличались еще размерами; они были рассчитаны на людей с двойным или даже тройным желудком; и с полпорцией не легко было справиться; цены на все продукты были не дорогие».

Славился трактир не только едой, но и «оркестрионом», музыкальной машиной, послушать который специально приезжали из провинции.

У Гурина были в ходу особые чарки и жбаны, серебряные и позолоченные, в которых подавался квас и так называемое «лампопо» – его пили особые любители, уж не знающие, что бы еще спросить. В жбан наливалось пиво, добавлялся коньяк, сахар, лимон и погружался зажаренный, обязательно горячий ржаной сухарь.

Чайковский, описывая М.А. Балакиреву свою жизнь в Москве, перечисляет московские достопримечательности: «Имею честь доложить вам, что по-прежнему произрастаю в Москве под тенью Ивана Великого, пожираю поросенка с кашей у Гурина, пью по десять раз в день чай, учитываюсь „Московскими ведомостями“ и веду себя, одним словом, как подобает порядочному москвичу». Именно у Гурина собрались его друзья после триумфального исполнения Первой симфонии «Зимние грезы». По словам Н.Д. Кашкина, «Чайковский был очень взволнован и возбужден. Крупный успех такого серьезного сочинения, как его g-moll-ная симфония, подействовал на него очень сильно, и это возбуждение выразилось довольно оригинально: когда Н.Г. Рубинштейн после короткого спича предложил тост за здоровье автора новой симфонии, то Чайковский со всеми перецеловался и потом разбил все бокалы, „чтобы, – говорил он, – никто уже не мог пить из этой посуды после только что провозглашенного тоста“».

Гостиница «Гранд-отель», или Большая Московская гостиница