Сердце на Брайле

– Да дело не в хорошем или плохом… Мне кажется, я размяк от всей этой литературы… Я прятался за столом для настольного тенниса, как вдруг выбежал на середину баскетбольной площадки и… знаешь, что я проорал, стоя один, там, в спортзале?

– Нет.

– Я был на странице 13 и заорал изо всех сил: «Анкетиль[70], я люблю тебя!» Надеюсь, никто этого не услышал. Теперь я лучше понимаю беднягу Дон Кихота.

Я пришел в восхищение: Дон Кихот на велосипеде – круче некуда.

Он встрепенулся.

– Да, литература опустошает, никуда от этого не деться.

Затем почесал свой лохматый узкий череп.

Некоторое время спустя пошли слухи, что звонил какой-то Дарт Вейдер, тяжело дыша между угрозами. Я убедился, что Этьен не нацепил черный плащ и маску, подключенную к кислородному баллончику, – от него всякого можно было ожидать.

После того как я дождался Мари, мы смешались с медленно покидающей школу толпой.

– Думаешь, это чудо? – спросила она.

– Конечно, – ответил я.

– Ага, чудо.

И Мари мне подмигнула. Я чуть не рухнул на землю.

11

Мы скользили к лету, как с горки. Деревья покрылись листьями, а лица мальчишек – прыщами. У меня вылезало по одному каждый день: я пытался их считать, но сбился на семьдесят втором. Лицо стало как поверхность Луны. Папа купил белесый лосьон и намазывал меня каждый вечер. В итоге через десять минут всё лицо чесалось и горело. Но папа настаивал, что надо потерпеть полчаса, поэтому усаживал меня перед телевизором, где показывали исторические передачи. Его очень волновала история, и у меня сложилось впечатление, что мои прыщи он принимал тоже за какую-то революцию. Потом я мог смыть лосьон: рожа была красная, словно ее подпалили. Но папа говорил, что так лучше.

– Ты красив, как император. Теперь иди бриться!

Если наждачной бумагой потереть лицо, результат будет примерно таким же. Преимущество этого периода в том, что гормоны всех уравнивают. Гормоны – очень демократичная штука. В коллеже никто надо мной не смеялся. Даже Лягушку больше не дразнили, потому что все стали на нее похожи. К тому же прыщи не помешали ей найти себе воздыхателя. Только я, Этьен и Мари знали о его чувствах. Первый раз я скрывал что-то от моего уважаемого египтянина и был счастлив, потому что так выглядела независимость.

С описаниями внутренней красоты проблем не возникло, можно было много придумать, но вот с внешней всё обстояло сложнее.

Я показал результат папе, чтобы он проверил на орфографию, потому что в крутизне и красоте написанного я был уверен точно:

Л

игушкой зовут тебя все,И я исключением не был.
Горжусь что и ум на лице
У тебя я один заприметил.
Широка твоя кость как душа,
Как созвездия сыплют прыщи.
А когда ты жуешь чуть дыша,
Моей больше любви не сыщи.
Ат одной лишь улыбки я млею
Я один и, кажись, я помрею!

Папа побледнел, а потом покраснел до самых ушей. Естественно, он был под впечатлением и переполнен отцовской гордостью.

– Ты заметил, что буквы в начале выстраиваются в слова? Круто, правда?

– «Лягушка» пишется через «я». А «моя» – через «о».

Он откинулся на спинку кресла и долго всматривался в меня, почесывая подбородок.

– Я один его написал, – уточнил я, немного смутившись.

– Надеюсь, – ответил папа. – Для двоих тут многовато.

– Ну кроме слов «сыскать», «млеть» и «созвездия». Это я взял из учебника литературы.

– Возьми листок. Будем улучшать.

– Тебе не нравится? А мне кажется, получилась бомба!

– Да нет же, нравится, но всё равно улучшим. Кое-какие детали. Думаешь, Мик Джаггер никогда не переписывал свои тексты? А старик Ронсар, полагаешь, доводил бы нас до слез века спустя, если бы не перекраивал свои стихи вдоль и поперек?

В итоге я отдал Этьену переработанную с папой версию, но без особой уверенности. За орфографию не ручаюсь, но по содержанию и форме я думал, что мой вариант лучше. Мари сказала, что я повел себя как Кристиан с Сирано[71], но мне это ни о чём не говорило, хотя сравнение с книжным персонажем было лестным.

– Думаешь, этот Кристиан обращался к толковому словарю? – спросил я.

В итоге вот что получилось: