Сердце некроманта

Может быть, для Дитриха этот рынок и выглядел бедным, а мне так вполне хватало разнообразия. Да и сам некромант, как мне показалось, ворчал больше для проформы. Он останавливался то у одного прилавка, то у другого, неспешно выбирая. Торговался азартно, с явным удовольствием, и было заметно, что делает он это не из мелочной жадности, а просто от любви к искусству.

— Мы оскорбим продавца, не попытавшись поторговаться, — заметил он, складывая в мою корзинку берестяной кузовок, наполненный земляникой.

Не удержавшись, я утянула в рот несколько ягод. Перекинула с локтя на локоть корзинку, уже довольно увесистую. Но Дитрих нес вдвое больше, так что мне было грех жаловаться.

— Все, уже уходим. Сейчас выберемся из толпы, и я заберу у тебя корзину, — улыбнулся он, будто почувствовав мою усталость.

— Мне не тяжело, — не слишком убедительно возразила я, вслед за ним отходя от прилавков.

Еще немного — и мы оказались недалеко от вторых ворот рынка. Здесь уже не было толчеи, и улица просматривалась в обе стороны.

— Носильщик! Кому носильщика! — раздался громкий голос. Дитрих бросил на меня оценивающий взгляд. Похоже, моя преувеличенно бодрая улыбка его не убедила, потому что на лице отразилось сомнение.

— Не стоит, — сказала я. — К тому же, носильщик может рассказать…

Я не стала договаривать, опасаясь лишних ушей. Дитрих улыбнулся.

— Мы лишь одни из многих… — Он осекся, переменился в лице. Я вслед за ним повернула голову, но около зазывалы не было ни стражи, ни инквизиторов. Или нам нужно опасаться кого-то еще?

— Очищенный. — Голос Дитриха звучал чересчур спокойно. — Извини, птичка, но будем справляться сами. Совсем устанешь — говори, заберу и твою корзинку.

Я молча кивнула. Пригляделась внимательней. Рядом с зазывалой неподвижно, словно статуя, стоял мужчина. По лицу его было невозможно угадать возраст — может, лет на пять старше меня, а может, и на все пятьдесят. Обычно время оставляет на людях отпечаток пережитых волнений, радостей и горестей, полученного опыта и обдуманных мыслей, придавая каждому свое неповторимое выражение. А у очищенного лицо было точно у куклы, и глаза такие же — как стеклянные пуговицы. И осанка… никакая. Ни спокойного достоинства, как у Епифании, ни надменно поднятой головы, как у Первого брата, ни привычно опущенных плеч, как у многих из толпы, кто всю жизнь кланялся.

Казалось бы, отвернись от этого человека и забудешь его, но именно эта «никаковость» врезалась в память, наполняя подспудным отвращением.

А может быть, дело было не в самом очищенном, а во мне.

Оказалось неожиданно больно представить, что с лица Дитриха могла бы стереться ехидная ухмылка, что живой внимательный взгляд стал бы таким же стеклянным, а гордый разворот плеч превратился вот в такой безвольно поникший. Да и ему самому, наверное, неприятно было смотреть, во что — почему-то подумать про очищенного «в кого» не получалось — он мог бы превратиться, если бы не решился бросить вызов всему миру.

Лучше ли подобная участь костра? Я не знала, но Дитрих свой выбор сделал.

Впрочем, сам он уже не смотрел в сторону носильщика.

— Пристройся мне за спину и не отсвечивай, — еле слышно произнес он.

— Что там?

— Патруль светлых. — В его голос просочился яд. — Проверяют, не богохульствует ли кто, торгуя протухшей рыбой и гнилой репой.

— При чем здесь богохульство? — не поняла я.

Несмотря на предупреждение, выглянула из-за плеча Дитриха.

Да. Три светлых брата. Все мне незнакомы, а значит, и меня не знают. Один свернул к прилавку — толпа отхлынула перед ним, освобождая дорогу, — схватил с лотка вязку баранок и три медовых пряника. Торговка открыла рот и тут же закрыла, когда инквизитор, не расплатившись, вернулся к своим. Пряники раздать не получилось: у всех троих оказались заняты руки. Один нес за связанные лапы безголовую курицу и какой-то сверток под мышкой, второй — кузовок с ягодами и кулек с орехами. Тот, что разжился баранками, огляделся.

— Эй, ты! Веди сюда это чучело, и пусть корзинку захватит! — Он ткнул пальцем в очищенного.

Зазывала вручил носильщику корзину:

— Карл, иди помоги светлым братьям и возвращайся. — Про оплату он тоже ни слова не сказал.

Те, кто приходил за исцелением к нам, светлым сестрам, редко являлись с пустыми руками. Была ли то искренняя благодарность или вынужденная жертва, как сейчас лишили выбора тех, чьи товары инквизиторы просто забрали? Раньше я была уверена в первом, но сейчас эта уверенность начала таять.

Очищенный двинулся к инквизиторам. Когда он проходил мимо нас, Дитрих попятился, точно от ядовитой змеи. Я тоже отступила вслед за ним. А Карл остановился напротив нас, указал на Дитриха и громко и отчетливо произнес:

— Светлые братья, этот человек носит амулет, изменяющий внешность.

Я застыла ошарашенная. Да, все знали, что очищенные слабочувствительны к магии, и вполне возможно, носильщик разглядел сквозь амулет настоящее лицо Дитриха и сделал выводы. Но лишенные магии никогда ничего не делают по собственной воле: у кого нет желаний, у того нет и воли. Так почему вдруг он решил указать на нас светлым братьям?