Сердце некроманта

— И что будет, если не получится вернуться?

— Что произойдет с душой — знают лишь боги. Тело так и останется. Недвижимым. Бесчувственным. Беспомощным. Но живым. Я слышал, что один маг, переоценивший свои силы, прожил так еще десять лет — жена любила его и ждала, заботясь о теле. Но обычно все заканчивается куда быстрее. Вероятно, после гибели тела душа все же получает свое посмертие… По крайней мере, тот маг не тревожил близких после смерти.

Меня передернуло.

— Говоришь, вы не лишаете эмоций и желаний?

— Очищение можно провести и силой. Это заклинание воплощается лишь по доброй воле. Засомневаешься — не получится. Испугаешься — не получится.

Стоит ли овчинка выделки?

Я покрутила этот вопрос так и этак. Да. Стоит. Как я не смогла бы стоять рядом с костром и не думать, что сделала все неправильно, так и в случае, если душа моего отца останется неприкаянной, я не смогу не думать, что струсила, отказавшись от него второй раз, — после того, как отреклась от всего земного и родственных связей, принимая посвящение.

Тем более, что магия и опасность идут рука об руку. Можно истощиться, замахнувшись на заклинание, которое тебе пока не по силам. Можно умереть от истощения, или — не совладав с магией. С учетом всего этого вариант Дитриха — отправиться во дворец не самой, а лишь частью разума, выглядел куда безопаснее моего первоначального порыва.

Если только…

— Инквизиторы не почувствуют эту магию?

— Нет, дворец пронизан множеством заклинаний, уловить среди них еще один магический след невозможно.

— Ты уже творил это заклинание?

— Да. С помощью моего учителя. И сам выходил из тела, и сам становился провожатым. Надо же было как-то вовремя узнавать об облавах. — Он усмехнулся.

А говорит, «редко используется».

— Тогда я не боюсь.

— Зато я боюсь, — неожиданно серьезно сказал Дитрих. — Как боялся за учителя, провожая его, несмотря на все доводы разума.

— Но ведь все получилось?

— Да. Учителя погубил сердечный приступ. Вполне мирская смерть — тихо, во сне. И душа его не возвращалась.

— Тогда расскажи, как это делается.

Дитрих вынул из сундука листы бумаги и серебряный карандаш и начал объяснять мне схему потоков.

Да. Сложно. Но требует не силы, а внимательности. Чего-чего, а этого у меня хватало — половину жизни меня натаскивали в исследующих и исцеляющих заклинаниях, где важна каждая мелочь. Раз за разом мысленно перебирая потоки, лишь представляя, но не касаясь их, я убеждалась, что это заклинание мне под силу.

— Как определить, не слишком ли далеко я оказалась от тела? — спросила я, удостоверившись, что все детали прочно поселились в памяти.

— Не знаю, — покачал головой Дитрих. — Если потерявшиеся и почувствовали что-то, они не вернулись, чтобы рассказать об этом.

Я кивнула. Повторила вслух, не подглядывая ни в схему, ни на лицо Дитриха — чтобы тот вольно или невольно не подсказал мне.

— Все правильно, Эви, — сказал он наконец.

Да. Я все поняла, и незачем тянуть. Впрочем нет. Нужно уточнить еще одно.

— А душа моего отца узнает меня в чужом теле?

— Уверен, что да. Она же будет смотреть не телесными глазами. К слову, как и ты — так что, возможно, и ты увидишь ее, в отличие от всех, кто собрался там.

Да, если душа сама не захочет дать о себе знать, ни глазами, ни с помощью магии ее не заметить. И все же первые сутки она остается рядом с телом, а если от самого тела остался лишь пепел, развеянный по ветру, как обычно и бывает сейчас — рядом с теми, кого любила при жизни.

— Что ж, тогда начинаем?

— Ты уверена, Эви?

— Да. Я верю тебе. И не боюсь.

Удивительно, но я в самом деле не боялась — будто сегодня на рынке исчерпала все запасы страха. Волновалась, как всегда, пробуя новое заклинание, скорбела об отце, надеялась, что все получится — но в этой безумной мешанине эмоций не было места страху.

Может быть, потому что Дитрих держал меня за руку, когда я начала выплетать заклинание.

Глава 20

Какое-то время ничего не происходило, потом закружилась голова — или мир пошел кругом, да так стремительно, что я едва не выпустила нити заклинания.

«Все хорошо, Эви, — услышала я голос Дитриха. — Все так и должно быть. Не бойся».

Я вцепилась в этот голос, как вцепилась бы в поводья понесшей лошади, и как ту лошадь, обуздала взбесившийся мир. И обнаружила, что уже не лежу, закрыв глаза, а стою напротив сидящего у постели Дитриха.

Вот только мое тело продолжало лежать, держа его руку.

Смотреть на себя со стороны оказалось странно — в обители не было зеркал, — и я задержалась на несколько мгновений, с любопытством изучая, как же выгляжу. В самом деле похожа на маму, какой я ее запомнила, — золотистые волосы, правильные черты лица, мягкая улыбка. Какая мама сейчас? Увидеть бы…

Дитрих потянулся к моему лицу, отвел прядь волос со лба, и столько нежности было в этом простом движении, что у меня потеплело в груди — несуществующей, каким казалось и все тело.

— Пойдем, птичка, — сказал он, обращаясь в пространство. — Не трать зря силы.

Интересно, видит ли он меня сейчас — меня, а не мое тело? И как выглядит та моя часть, что отделена от него?