Сердце русалки

Леда предпочитала не думать о судьбе, которую ей расписала мама. Она согласна пожить у бабушки, родить там, но отдавать младенца, скрывать его или вовсе бросить, она твердо не собиралась. О ее интересном положении знала только мать, но до отца тоже скоро дойдут слухи, тем более что он наверняка уже заметил, что Леда необычно ведет себя и мучится недомоганием. Мама была права, в их родовом особняке у стен есть уши. Если одна служанка заметила, заподозрила что-то, то, несомненно, все будут знать о вкусной сплетне. Чем моложе прислуга, тем охотнее им обсудить хозяев.

Отец пока не догадался, но какие-то странные фразы уже слетали с его уст. Например, на прошлой неделе он обратил внимание, что Леда сменила фасон платьев. У девушки стала безумно болеть грудь, которая к кому же распухла на целый размер, и ее летние платья стали малы, пришлось взять мамины, более свободные. И отец как-то пошутил: «Ты теперь хорошо кушаешь, молодец, твой жених оценит». Бедная Леда чуть со стыда не сгорела, когда услышала. Отец не имел в виду ничего плохого, но для Леды это стало еще одним поводом поскорей засобираться к бабушке, пока еще что-нибудь не всплыло. Если отец узнает, он будет неумолим, и тогда Леда точно не сможет сохранить малыша.

Мать возила Леду в столицу к одному молодому доктору, которой не знаком с друзьями Лафонтенов и не ведет их прием, и тот после осмотра подтвердил беременность и сказал, что никаких проблем у девушки не видит, и волноваться не о чем. Пока Леда терпела эти унизительные манипуляции со своим телом, она опасалась только за еще не родившегося ребенка, которого она уже успела полюбить всем сердцем. Предчувствие подсказывало ей, что это обязательно будет мальчик с золотыми волосами и нежной белой кожей.

* * *

Лея коротала зимние дни и ночи за чтением любимых книг, игре на музыкальных инструментах и, конечно, рисованием. Владеть кистью сестер научили еще с малых лет, и теперь они обе могли с легкостью изобразить простенький натюрморт или пейзаж. Не имея особой практики в портретах, Лея поначалу не могла нарисовать Ларса таким, каким запомнила: то нос выходил странным, то глаза разного размера, то не получалось подобрать правильный оттенок кожи. Пачки испорченной бумаги летели в камин, прежде чем у нее начало хоть что-то получаться. Рука стала запоминать анатомию лица водяного, и Лея уже не рвала со злости рисунки, а наоборот, дорабатывала и улучшала свои творения. За короткий промежуток времени у нее набралось достаточно приличных набросков и полноценных портретов. Она уговорила отца пригласить своего бывшего учителя, чтобы тот поднатаскал ее в практике.

Старый художник в маленьких круглых очках с удивлением рассматривал многочисленные изображения мифического существа в двух вариациях: мужской и женской. На расспросы девушка отвечала уклончиво, объясняя свою тягу к творчеству простой прихотью, мол, со скуки решила вспомнить занятия живописью. И все было бы прекрасно, если бы бывший учитель не обмолвился неосторожным словом на ужине с Лафонтенами. Лея уже ушла спать, а страдавшая периодической бессонницей Леда с разрешения матери осталась в гостиной, чтобы послушать за чашкой чая разговоры взрослых.

— Ваша младшая удивительно продвинулась в своем таланте. Ее последние рисунки меня просто поразили, сколько любви и фантазии вложено в изображения мифических существ, — воодушевленно сказал художник, запивая свои похвалы рюмкой дорогого коньяка.

— Приятно слышать, она у нас всегда была девочкой особенной, — баронесса расплылась в улыбке. — Такая тихая и рассудительная, и я порой обнаруживала в ней черты, которые не помню ни у одного члена нашей семьи.

— Это какие, матушка? — влезла в разговор Леда. У девушки опять стыл ныть низ живота, и она полулегла на гостевом диване, обложившись подушками.

— Помнишь, — женщина немного задумалась, — когда вы были маленькими, она постоянно норовила убежать с местными мальчишками и потом приходила с грязным разодранным платьем, я ее так ругала, так ругала… Заставляла брать щетку и чистить пятна саму. И вот она берет щетку, растирает мылом грязь на юбке и с таким восторгом рассказывает, как роды у кошки принимала, как птицу из силка выпустила, как защитила какого-то крестьянского малыша от старших детей, которые что-то пытались у него отобрать… — она вдруг достала платок и смахнула навернувшуюся слезу. — Конечно, потом мы ее перевоспитали в благородную девицу, но отголоски тех времен до сих пор проскакивают в ее характере.